— Возле дверей вас поджидают репортеры. Я их прогоню. Заедем за угол, и вы пока посидите в машине.
Но Аннабел сказала:
— Нет, не надо, я должна пройти через все до конца.
— Вам вовсе не обязательно встречаться с журналистами прямо сейчас, — сказал доктор, — этим людям следовало бы понимать, в каком вы состоянии.
Тут он увидел ее стиснутые кулаки, вгляделся в лицо, освещаемое временами светом уличных фонарей, и сказал:
— Сейчас я отвезу вас в какой-нибудь хороший отель. Вам дадут большой спокойный номер, а вашего ребенка я привезу прямо туда и заодно захвачу лекарство, которое поможет вам уснуть. Как только мне удастся найти частную сиделку, я ее к вам пришлю.
Проехав мимо ее дома, возле дверей которого кишела толпа, доктор остановил машину в соседнем переулке, как и все улицы Рима, все еще полном оживления в этот поздний час.
— Нет, — сказала она вдруг. — Не останавливайтесь здесь. Меня могут узнать.
С того момента, как Аннабел увидела толпившихся перед ее домом людей, среди которых она узнала немало своих соседей, ее мысли вернулись в круг практических вопросов, сперва, впрочем, и для нее самой еще не совсем ясно, каких именно.
Но вот она взглянула на часы и сказала:
— Начало третьего. Мне надо встретиться с репортерами, иначе то, что я скажу, не успеет попасть в утренние газеты. Такие события всегда толкуют вкривь и вкось, а я вовсе не хочу, чтобы по всему свету разнесли какую-нибудь небылицу.
— Но вам надо спать, — изумился доктор, впервые встретивший пациентку, которая руководствовалась такими странными соображениями. Он не очень уверенно попробовал ее урезонить, но Аннабел его перебила.
— Это очень важно, — сказала она. — Поймите, я обязана думать о том, какое впечатление произвожу на публику.
— Вы смелая женщина, — сказал ей доктор и, столкнувшись с тайнами чужой профессии, вспомнил, что и врач, когда нужно, должен держать себя в руках, невзирая на личные переживания.
— О, это получается само собой, — ответила она. — Привычка.
Доктор повел машину назад, к дому, смущенно бормоча:
— Мне просто показалось, что вид у вас совсем больной — полный упадок сил. Поразительно: после такого потрясения... Хрупкая, маленькая женщина...
Его слова ее воодушевили. Именно такой она и предстанет перед репортерами: маленькое, хрупкое создание, окруженное толпой соседей.
Репортеры бросились к машине, дверца распахнулась, и Аннабел вышла на тротуар.
Ее окружили камеры, надвинулись, ослепляя яркими вспышками света. Зеваки проталкивались поближе, вытягивали шеи. Охваченная нетерпеливым любопытством толпа гудела как пчелиный рой, и в этом гуле нельзя было расслышать ни единого вопроса, но Аннабел, уцепившись за руку доктора, крикнула:
— Скажите им, пусть они меня пропустят и придут через полчаса. Я с ними поговорю. Мне сперва нужно к ребенку. Всего полчаса.
Прокладывая путь в толпе, доктор снова и снова выкрикивал эти фразы.
Так Аннабел добралась до дверей и вошла во внутренний двор. Кое-кто из любопытных проник и сюда, и взъерошенный привратник, который выскочил спросонок, не успев даже как следует застегнуться, кричал на них и угрожал полицией каждому, кто околачивается по эту сторону двери.
— Пусть мои соседи войдут ко мне вместе со мной, — громко произнесла Аннабел по-итальянски, обращаясь к доктору. — В такие минуты каждому человеку хочется побыть среди соседей.
Она сказала это по-итальянски, но тут же услыхала рядом с собой голос американца. Возле нее стоял, держа в руках фотокамеру, репортер международной программы радио. Он сказал:
— Я себе представляю, какой ужас вы пережили, Аннабел.
Ради этого репортера и других его соотечественников, которые могли оказаться во дворе, Аннабел повторила приглашение по-английски.
— Прошу всех соседей. В такую минуту я хочу быть среди своих соседей.
— Вот это правильно, — раздались голоса соседей.
Бурно причитая, порою всхлипывая и пуская слезу, издавая горестные восклицания и украдкой оправляя напяленную наспех одежду, они повели Аннабел наверх; за знаменитой актрисой по лестнице потянулась процессия, состоявшая из мужчин и женщин, нескольких детей и совсем малых несмышленышей, которых родители прихватили с собой, исходя из убеждения, что оставлять детей одних не следует, а торчать из-за них дома — тоже.