— Она как будто ничего не затевает.
— До поры до времени.
— Как знать?
— Рано или поздно какой-нибудь журналист предложит ей неслыханную цену за повесть о ее любви. Во всяком случае, я на это надеюсь. Тогда я сразу же прикрою историю с оргией и выдам новую — о том, как моего мужа довели до сумасшествия бабы, которые за ним гонялись и загоняли до того, что он прыгнул с лесов.
— Прикроешь ту историю? Разве можно усмирить морские волны?
— Что-то пронюхали газетчики? Из вечерних газет?
— Да все этот Курт, — сказал Луиджи. — Ты его знаешь, такой длинный. Он всех расспрашивает о Данайе, и в больнице и в полиции. Мне кажется, он своего добился.
— Франческа не должна была этого допустить.
— И мне опять же кажется, — продолжал Луиджи, — что тебе все-таки придется уехать. А когда ты вернешься, — он решился переупрямить ее не мытьем, так катаньем, — состоится твое новое знакомство с публикой...
— Я хочу сохранить старое. Мне надо о ребенке думать. Как это я вдруг пущусь в разгул после того, как столько лет была образцовой женой.
— Тебе нужно забыть все, что случилось. Встать и пойти своей дорогой, как, по твоим словам, делают люди, которые по-настоящему простили. Тебе нужно...
— Пусть Франческа организует мой сегодняшний визит в больницу. Пусть достанет букет желтых роз, таких свежих, чтобы казалось, будто их сию минуту срезали с куста, а не привезли из цветочного магазина. Не очень большой, чтобы было удобно держать. Свяжись с Билли — пусть он разыщет остальных любовниц Фредерика, а Франческе вели раздобыть фотографию свинухи-девчонки. Я позвоню доктору и выясню, согласен ли он признать, что у его дочери болезненная фантазия. Если нет, кто-либо из соседей должен подтвердить, что ребенок крайне возбудимый — nervosa. Я не собираюсь знакомиться с публикой заново. Либо вдовствующая Английская Леди Тигрица, либо никто.
— Но тебе совсем не нужно пускаться в разгул в действительности, — сказал Луиджи. — Достаточно ходить на вечеринки.
— На оргии! Чтобы подтвердить правоту Фредерика?
— Не для этого, но некий общий стиль придется соблюдать. Кстати, разве ты не любишь развлекаться? Вот и развлекайся на здоровье, а тебя будут фотографировать.
— Нет, уверяю тебя, я не люблю развлекаться. Прослыть тигрицей в супружеской постели — еще куда ни шло, поскольку это оставалось в пределах нашей с Фредериком спальни. Муж есть муж. Половую жизнь я признаю только под одеялом, в темноте, в субботу вечером. И чтобы на мне была ночная рубашка. Пусть это заскок, но я такая.
— Совсем как моя жена, — печально сказал Луиджи, обращаясь к потолку, который в этот миг разглядывал.
— Всякие изыски мне противны, — добавила она.
— Ну конечно, — сказал Луиджи.
— И я не стану создавать себе дурную славу, — сказала Аннабел, — даже ради того, чтобы быть звездой. Или вдовствующая Леди Тигрица, мужа которой довели до сумасшествия поклонницы, или никто. Я, может, еще выйду замуж. Вот и Карл. Открой, — не дожидаясь, она бросилась к дверям.
Луиджи снова взглянул на сценарий.
— Что ж, пожалуй, можно было бы начать съемки, — заметил он, — пожалуй, можно.
В комнату ввалилась няня, одной рукой держа ребенка, а другой волоча сложенную коляску.
VII
К утру воскресенья Данайя Лайтенс успела сообщить не только врачам, но и трем сиделкам, что была влюблена в покойного мужа Аннабел. Это признание окончательно убедило персонал больницы, что беднягу англичанина, чьим супружеским счастьем все так восхищались, довело до гибели преследование поклонниц.
Франческу разыскали в Остии и к полудню доставили в Рим. И хоть душа у нее не лежала спасать репутацию Аннабел, она прикинула в уме, как это можно сделать.
Франческа проинформировала местных журналистов, а точнее, передала им до, во время и после обеда кое-какие сведения, облеченные в заманчивую форму слухов; новости тут же распространились по больнице, ибо осаждавшие ее порог журналисты набрасывались на каждого — будь то врач, сиделка или пришедшие с визитом родственники и друзья больных — и засыпали их вопросами, выбалтывая все, что знали сами, в надежде выудить на эту приманку еще более интересные и сенсационные вести.