Дмитрий Быков
Странные женщины
женский тип в позднесоветском искусстве Нет, я имею в виду не женщин. Кто знал их, тот не верит в миф о какой-то там прекрасности. Я говорю о второй половине XX века - относительно прекрасной по сравнению с первой. Сплошная оттепель, потом относительно комфортный застой, потом перестройка… Правда, когда я думаю о женщинах второй половины века, мне почему-то совсем не нравятся те доминирующие женские типы, которыми отмечены шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые… Видимо, дело в том, что я не люблю типичных представительниц. Они всегда глупы, и у них средний - или массовый - вкус. Постоянно делая то, что модно, говоря о том, что можно, и выбирая тех, кого престижно, они постепенно утрачивают всякую индивидуальность, а я этого, грех сказать, не люблю. Так что время, прямо скажем, было приличное. А вот женщины (говорю, правда, только о советских) - разные. Те, кто следовал интеллектуальной, одежной, парфюмерной и прочей моде, всегда были не лучшей частью общества. И, однако, теперь эти моды - уже факт культуры, а потому пройдемся по ним без брезгливости, с легкой ностальгической печалью. ЖЕНЩИНА ШЕСТИДЕСЯТЫХ. Типаж Марианны Вертинской. Не знает, чего хочет. Среди обычного шумного разговора вдруг вскакивает, говорит: «Господи, как же вы все ничего, ничего не понимаете!», хватает пальто и выбегает. Многое от «Демонической женщины», описанной Тэффи, но в упрощенном, ширпотребном советском варианте. Любит польские журналы и польское кино, непременно курит, стрижется коротко, а-ля Жаклин Кеннеди (высокая прическа вызывает стойкие ассоциации с кукурузой и остается достоянием плебса). Женщина шестидесятых годов любит силу, богатство, власть и славу, как всякая женщина, но старательно маскирует это, делая вид, что она любит Непонятно Что. Мучает кавалера без всяких на то оснований: сегодня - само очарование, завтра - сама капризность, послезавтра вообще трубку не берет. На самом деле в ней есть подлинная трагедия, потому что она действительно не знает, чего хочет, и действительно никого не любит. Как всякая женщина, она умней или во всяком случае чутче своих сверстников-мальчиков. Мальчики эти, розовые, прямые, наивные, все еще верят, что живут в золотом веке, в самом лучшем городе и в самой лучшей стране. И дети их будут летать в космос, как мы ездим встречать рассвет на Ленинские горы. Поди поживи с такими мальчиками, попробуй с ними поговорить на их языке, когда сама животом чувствуешь, что все уже треснуло, поехало, что скоро эти же мальчики начнут спиваться, сходить с ума, уезжать в Израиль и там опять же спиваться… Женщины в шестидесятые годы все уже поняли. Лариса Шепитько, Наталья Рязанцева, Людмила Петрушевская, Кира Муратова, Новелла Матвеева первыми порвали с шестидесятнической «радостью» и начали делать настоящие вещи. Петрушевскую перестали печатать, Рязанцева и Шепитько работают, преодолевая чудовищные препоны, Матвееву «закрыли» на шесть лет, Муратова становится «полочным» режиссером. Умные и капризные девочки шестидесятых с их модным демонизмом и врожденным чувством катастрофы дорого заплатили за свой молодой успех. У этого поколения - самая счастливая молодость и самая несчастная зрелость. ЖЕНЩИНА СЕМИДЕСЯТЫХ. По справедливому замечанию Сорокина, время настало женское, поскольку быть мужчиной в семидесятые негде, да и незачем. Империя увядает. Тип женщины - «умняга» (выражение Аллы Демидовой, ставшей главным выразителем этого типа и этой эпохи). Ей лет тридцать. Интеллектуалка, никаких иллюзий, умнее любого мужчины, а потому вынужденно живет жизнью «синего чулка»: никто ее попросту не тянет. Деловая. Успешная. Затянутая в узкое, черное, дорогое. Естественно, курит. Конформистка: на рожон не прет, умеет очаровать начальство. Стенка югославская, люстра чешская. Регулярно отдыхает в Болгарии на Золотых Песках. Соблюдает разнообразные диеты, делает бесчисленные дыхательные гимнастики, изготавливает питательные маски для лица. Нечто среднее между Фрейндлих («Служебный роман») и Алентовой («Москва слезам не верит»), но умнее и тоньше их. Восходит к типу комиссарши двадцатых годов. Иногда действительно влюбляется в водопроводчика, но это редкость: чаще становится жертвой скучного, невыносимого, болезненного романа с талантливым полуподпольным художником, режиссером или писателем. Роман тянется годами. Вся Россия поет песню Окуджавы «Затянулся наш роман». А девушек в семидесятых не было - разумею, конечно, не физиологический и даже не возрастной, но психологический аспект. Так и рождались женщинами, с унаследованным опытом приспособленчества, разочарований и усталости. В десятом классе они уже знали о жизни все и были старше ровесников во много-много раз. Время было такое - старость страны, период между зрелостью и распадом. И распад был, но рамки приличия еще соблюдались. В семидесятые годы молодых людей не наблюдалось - все рождались сорокалетними, писали литературу сорокалетних и снимали кино сорокалетних. Ничего особенного: сейчас, например, всем по пять, много по десять лет,- и ничего, живем. Но об этом ниже. ЖЕНЩИНА ВОСЬМИДЕСЯТЫХ. Тут уже намечается некое разнообразие, поскольку и жизнь перестает быть такой невыносимо однообразной - появляются варианты судьбы. Девушка восьмидесятых в массе своей - девушка надеющаяся, веселая, страшно активная. Перед ней вдруг распахнулись гигантские возможности. Странствует по стране, ночует на флэтах, слушает грязных музыкантов, играющих на гитарах и флейтах. Естественно, курит (траву). К сексу равнодушна, поскольку объелась в пятнадцатилетнем возрасте: отдается легко и снисходительно - тебе это нужно, а мне нетрудно. Уверена, что быть молодой нелегко, что ей всегда врали и у нее теперь есть какие-то особые права,- но это все на словах, как и требование перемен. Перемен требуют наши глаза! Между тем перемены налицо, и девушки восьмидесятых вовсе не считают борьбу своей главной задачей. Все делается само, каждый день падает новый бастион, и быть молодым в это время легко и приятно, если не слишком много колоться. Девушки восьмидесятых путешествуют за границу автостопом. Заводят за границей многочисленных друзей. Иногда остаются там, но чаще возвращаются. Посещают все концерты БГ и Кинчева, знают все о ведущих программы «Взгляд», с родителями не ссорятся, а так же легко и снисходительно их игнорируют. Дома почти не бывают. Читают мало (жить гораздо интереснее), но «Доктора Живаго» прочли и ничего не поняли. Моды как таковой нет: в свободные времена всем чихать, как вы одеты. Есть, правда, моды интеллектуальные: надо любить либерализм и ненавидеть государство. Частные ценности человека - выше всего. Такие девочки охотно ездили навещать своих мальчиков в армию, относясь к этому, как к долгу. К концу восьмидесятых очень многие из них соскучились и разочаровались, поскольку вместо прекрасного Неизвестно Чего наступила очередная скука. ЖЕНЩИНА ДЕВЯНОСТЫХ. Самое гнилое и наименее свободное время. Триумф спекуляций и спекулянтов, всеобщее вранье - куда более наглое и циничное, чем в семидесятых. Девушка девяностых работает либо редактором в телеигре, либо агентом в турфирме, либо рекламщицей, либо пиарщицей, то есть либо ничего не делает, либо, по толстовскому выражению, «делает ничего». В культуре - пир домовых: те, кто вышли из подполья, становятся законодателями мод и третируют всех, кроме своих друзей. Интеллектуальная жизнь перемещается в ночные клубы. Люди, делающие ничего, собираются там и говорят ни о чем, выкладывая огромные деньги за крошечные стопочки плохой водки. Девушки имеют черные ногти, проколотый пупок (язык) и книгу Зюскинда в рюкзачке. Любопытно, что главный и безусловно лучший писатель девяностых - Пелевин - не создал ни одного запоминающегося женского образа, поскольку таких образов просто нет. Правда, есть Новодворская - выродившийся тип пламенной революционерки - и Хакамада, выродившийся тип деловой умняги семидесятых. Единственную более или менее правдивую книгу об этом поколении написала (а точнее, изблевала из себя) Анастасия Гостева, умная девочка со множеством дредов, это мода была такая, косички носить. Девушка девяностых обязательно ест кислоту, слушает психоделическую музыку и смотрит стильное кино, причем стильным кино считается обычно самый заурядный трэш - мусор, в котором встречаются изредка цитаты из трэша тридцатых годов. Девушка девяностых тусуется в Киноцентре. Иногда она увлекается политикой - и тогда ходит всю жизнь в одном и том же свитере, ненавидит власть (с представителями которой, однако, держит тесный контакт), легко впадает в истерику, тайно влюблена в начальника - абсолютного диктатора - и проводит все дни в беготне по пресс-конференциям. Кончает чаще всего замужеством - выходит за крупного кремлевского чиновника или вашингтонского финансиста. Что происходит с типом стильной девочки, когда она взрослеет,- я пока не знаю. Большая часть таких девочек до сих пор не повзрослела. Остальные куда-то деваются, и больше я их нигде не встречал. Наверное, они превращаются во что-то совершенно неузнаваемое - но поверить, что становятся нормальными хорошими матерями и женами, как-то выше моих сил. Правда, разврат девяностых был не такой, за который платят жизнью. Он был халявный, как и все это позорное время. Так что, может, из иных действительно получились верные супруги и добродетельные матери, а другие ушли в «умняги» - этот тип, судя по временам, востребован опять. О женщинах первого десятилетия XXI века говорить пока рано. Думаю, чудовищная примитивизация, которой мы все подверглись, скажется на них довольно жестоко. Мы живем в очень простое время: слушаем простые песни, читаем и принимаем всерьез простейшие и пустейшие книги вроде Мураками, забываем простейшие правила и отказываемся даже от простейших моральных ограничений. Все забыто. Такое чувство, что не было ни богатых и сложных семидесятых, ни счастливых и трагических шестидесятых. Русская жизнь после десяти лет гниения, распада и торговли всем, чем можно, в который уже раз началась с чистого листа. Мне скучно с такими простыми девушками. Поэтому я ничего о них не знаю. Но поскольку упрощение затрагивает и меня - нельзя же жить в обществе и совсем от него не зависеть,- когда-нибудь мне тоже станет десять лет, и те, кого зовут сегодня поэтами, станут мне казаться поэтами, а то, что я делаю сейчас, станет мне казаться избыточным и ненужным. Такое возможно. Тогда я расскажу вам о них все. 2003 год