— Может, они пошли по той дороге на юг, — сказал я.
Она не ответила. Ее угрюмое молчание злило меня. Во мне вспыхнула обида, и я отодвинулся от нее и начал сдирать кору со ствола над нашими головами. Не найдя лучшего укрытия, мы второпях залегли под сосной, сваленной ветром.
Земля под соснами была почти сухая, и солнце припекало вовсю. Герда лежала, прикрыв курткой колени, на ней была легкая кофточка с короткими рукавами и с молнией на груди. Герда расстегнула молнию, и я увидел у нее в шейной ямке синяк. Он походил на крошечное сердечко величиной с монетку.
— Может, и пес тоже выдохся, — сказал я.
— Лучше помолчим, — сказала она, — от разговоров не легче. Сколько ни болтай, страх не проходит.
Она наклонилась вперед и начала что-то поправлять у своих ног. На ее лыжных брюках оборвались штрипки, и она засунула их в ботинки, чтобы ненароком на них не наступить.
Мы съели шоколад, но лучше бы мы не ели ничего. Сладкая горечь только усугубила голод; я хотел отдать Герде половину моей доли, но она улыбнулась и покачала головой, и я понял, что снова оплошал.
Мучительно хотелось пить, но воды не было, и Герда, ослушавшись меня, пососала талого снега.
— Перестань! — сказал я. — От этого только сильнее захочешь пить.
— Сильнее нельзя, — сказала она.
— Смотри только не глотай снег, — сказал я, — подержи его во рту, пока не растает, а затем выплюнь.
— Ты часом не был в бойскаутах? — спросила она.
Мы полежали немного, прислушиваясь к звукам и глядя на перистые облака, недвижно висевшие в небе, и все казалось почти зловеще обыденным, и в гости к нам прискакали белки, игравшие в прятки в верхушках сосен. Мы лежали на боку, следя за ними глазами, а они не замечали нас. И мы лежали совсем тихо, боясь пошевельнуться. В конце концов они спрыгнули на поваленный ствол и прямо над нашими головами исполнили какой-то затейливый танец, мы видели только пушистые хвосты и слышали веселое чмоканье; Герда глубоко вздохнула и, откинувшись на траву, прикрыла глаза рукой. Но тут, видно, что-то вспугнуло белок, потому что они вдруг метнулись вверх и спрятались в ветках сосны над нами.
— Пошли, — сказал я, — надо идти дальше.
Она не ответила. Я видел, как вздрагивает ее рука, заслоняющая лицо, и понял, что она плачет.
— Хорошо, — сказал я, — дам тебе еще минуту, но потом надо уходить. Не найдя нас на хуторе, они могли повернуть сюда.
Я снова улегся в траву, продолжая думать о Вольфганге.
— Хотел бы я знать, что он за человек, — сказал я, чтобы только отвлечь ее от мыслей об отце.
— Кто?
— Да тот солдат. И зачем он это сделал? Был ли это порыв или ему давно хотелось сделать что-то в этом роде?
— Ты о чем?
— Почему тот солдат притворился, будто не заметил нас?
— А, ты вот о чем! — Отняв руку от лица, она села. — Может, забавы ради. Может, он вовсе не думал о нас с тобой. Может, ему весело от одной мысли, что он нас не выдал, что он обвел своих вокруг пальца. Может, это останется в его памяти как самое забавное приключение за все время войны. Будет о чем порассказать. Наверно, он уже ждет не дождется этого Дня.
— Если только кто-нибудь ему поверит.
— Да. А если никто не захочет верить, он, пожалуй, еще станет жалеть, что спас нам жизнь.
— Я как следует не видел его лица, — сказал я, — но я бы узнал того парня по левому сапогу.
Она вдруг рассмеялась и устало покачала головой.
Мы уже не бежали, даже не шли быстрым шагом. Только теперь, спустя пять часов, мы поняли, что было бы глупо выбиваться из сил. Силы еще пригодятся нам, когда мы попадем в переплет, а пока мы шагаем по плоской, высушенной солнцем земле сосняка, где словно ни в чем не бывало жужжат насекомые и нигде не видно людей.
Глаза у Герды теперь уже не были налиты кровью, и, когда она оборачивалась лицом к солнцу, их синева словно бы светилась серебром. Одежда на нас высохла, и вслед за ощущением тепла пришла усталость — не то прежнее, сводящее мышцы смертельное изнурение, а подкрадывающаяся исподволь цепенящая вялость, алчущая сна. И еще пришел голод.
Я снял с дерева смолу и отдал Герде. Она недоуменно уставилась на нее, и я объяснил, что смолу нужно жевать, а глотать нельзя.
Я не знал, где мы, знал только, что нам нужно идти на восток. Я смутно припоминал, что кто-то из наших подробно рассуждал о том, какой дорогой он пойдет, если только ему удастся бежать. Наверно, Трондсен. Он был родом из этих мест и исходил здесь все вдоль и поперек. Помнится, он даже начертил гвоздем свой маршрут на спинке кровати, но у меня не было сил смотреть, я лежал не шевелясь, слушая, как он царапает гвоздем по дереву, и все время думал только об одном — непостижимом, — о том, что предстояло нам всем, а Бергхус сидел, зажав уши, и качал головой.