В это время, как в 1812 году, когда поднявшаяся против Наполеона Москва создавала народные отряды защитников, стали создаваться добровольные ополченские дивизии. Они составлялись из рабочих и служащих, в них вступали и представители интеллигенции.
Пролетавшие по вечерам над лесами немецкие самолеты сбрасывали листовки антисоветского характера, они агитировали за переход людей на сторону немцев. Мы с гневом и ненавистью рвали в клочья эти листовки...
Как мне помнится, в Москву мы возвратились в конце сентября, а в середине октября нам объявили о том, что наш институт будет эвакуирован в Самарканд...
В конце 1941 года в Самарканде собрать тысячи студентов и сотни профессоров, и создать условия для учебно-воспитательной работы было делом нелегким, ибо эвакуированных сюда было, помимо нас, несметное количество: прибыли институты Москвы, Ленинграда, Харькова, а также много других учреждений и организаций. Обеспечить их всех помещениями, оборудованием и всем необходимым требовало от руководителей города больших усилий.
Учебные помещения, мастерские для художников стали размешать даже в чайханах. Часть нашего института имени Сурикова расположилась в медресе Шердор, другая часть — в медресе Тиллякори на Регистане, а под общежитие нам выделили здание школы на Пянджикентской улице.
Вот таким образом началась в Самарканде жизнь столичных профессоров и студентов.
Несмотря на то, что условия были тяжелыми, а возможности ограниченными, дела пошли.
Ректор нашего института, мой педагог Игорь Грабарь был в это время в Тбилиси. Если не ошибаюсь, он приехал в Самарканд в середине или во второй половине 1942 гола и, сразу включившись в учебно-воспитательный процесс, на ученом совете института начал утверждение эскизов дипломных работ.
После того, как утвердили мой эскиз триптиха под названием «Меч Узбекистана», я вплотную занялся своей дипломной работой.
...На площади Регистан старик-отец вручает отправляющемуся в бой сыну меч, как бы давая наказ — не щади, будь безжалостным к нашим врагам. С одной стороны стоит мать юноши-батыра, держа в руке хурджин — переметную суму, в которой видны самаркандские лепешки, с другой стороны — друзья и родные джигита. В нижней части картины прекрасная девушка держит под уздцы оседланного коня. У мавзолея Гур-Эмир вооруженные люди занимаются военными приготовлениями. Слева изображено отправление в фонд обороны подарков, которые приготовили самаркандцы — и взрослые, и дети, и старики...
К концу 1942 года начались защиты дипломов. Это, конечно, был для нас праздник.
Из 60 дипломников десять, среди которых был и я, получили отличные оценки и были приняты в аспирантуру при институте.
К этой радости добавилась и другая: после изгнания немцев из-под Москвы было решено вернуть институт в столицу. Началась реэвакуация. Благодаря академику Грабарю наш институт первым вернулся в Москву уже в 1943 году.
В столице вновь началась бурная наша жизнь. Содержание моей работы в аспирантуре было определено тем, что она предназначалась для Музея литературы имени Алишера Навои, который предполагалось в будущем построить в Ташкенте.
Неожиданно, даже больше чем неожиданно, в искусстве стали происходить непонятные для меня явления, которые очень больно ранили душу. Например, ни с того ни с сего мне было предложено продолжить мою научную работу в Институте искусствознания Академии наук, ибо мой учитель Игорь Грабарь был снят с должности ректора института имени Сурикова. Второй мой педагог профессор Николай Чернышев был отстранен от работы в институте под предлогом выхода на пенсию. В сложное положение попали и многие другие профессора, которых отстранили от преподавания. На должность же ректора назначили ничего, на мой взгляд, не понимающего в учебно-воспитательном процессе художника Федора Модорова. Он избавился от основных сил института, который считался среди художественных учебных заведений средоточием творчества и эталоном по уровню даваемых знаний. Новый же ректор стал наводить свои порядки.
Политика в области изобразительного искусства в эти годы диктовалась группой художников во главе с Александром Герасимовым. Они начали беспощадную борьбу с импрессионизмом, течением, ознаменовавшим самые прекрасные времена мировой художественной культуры. Такие гениальные художники-импрессионисты, как Клод Моне, Эдуард Мане, Огюст Ренуар и их последователи в европейском и мировом искусстве, а не только во французском, подверглись ожесточенной критике и были полностью выброшены «полковниками» от культуры из истории мирового искусства, словно ненужный хлам. Один из богатейших художественных музеев — Музей изобразительного искусства Запада — был закрыт, а его бесценная коллекция была упрятана в запасники и подвалы других музеев, здание же отдано президиуму Академии художеств.