Тяга к творчеству у детей по-настоящему одаренных проявляется очень рано. Вспомним, как часто дети, невзирая на все родительские запреты, упрямо разрисовывают книжки и журналы собственными картинками, стараясь «подправить» художника: пририсовывают героям очки, усы, бороды... Высунув от усердия язычок, грызя кончик карандаша, упоенно и вдохновенно уходит юный художник с головой в свое первое творчество. Совсем немало среди таких маленьких творцов стали со временем настоящими художниками, мастерами кисти. И как же важно, чтобы родители своевременно разглядели и сумели поощрить в детях эти первые ростки творчества...
Обо всем этом я думаю, когда вспоминаю художницу Шамсрой Хасанову, Шамсрой была действительно во многом простодушным ребенком, она прошла по жизни в плену безоблачных мечтаний, воспринимая окружающее через призму своей наивности и чистоты и страдая от того, что не всегда совпадали ее представления с реальностью.
Во время учебы в московском Изоинституте я старался проводить каникулы в основном в Крыму и Самарканде, ездил и в Ургут, чтобы писать его прекрасную и удивительную природу. Если выпадала возможность, бывал также и в Ташкенте. В те времена, в середине 30-х годов, здесь сформировалось целое поколение молодых художников, наставниками которых были Александр Волков, Усто Мумин — Николаев, Владимир Рождественский и другие замечательные мастера. Со многими из них я встречался, мы много общались. Шамсрой Хасанова была среди них единственной девушкой, и все молодые художники относились к ней, как к сестренке. Я ее тоже нередко встречал. Урал Тансыкбаев, мой близкий друг, рассказывал, что эта девочка, закончив учебу в Ташкентском художественном училище, занимается вместе с ним в студии, открытой художником Розановым при Союзе художников Узбекистана. Вместе с ней в этой студии занимались и другие юные художницы: Зафира Саиднасырова, ставшая позже известным ученым-химиком; Зайнаб Яушева, рано ушедшая из жизни, не успев раскрыться как художник. Талант Зайнаб впоследствии проявился в ее сыне, Рустаме Яушеве — ныне одном из крупных художников-графиков Москвы.
Шамсрой Хасанова, когда мы с ней познакомились, была хрупкой девушкой с огромными карими глазами, удивительно похожей на свои работы: прекрасная, чистая, всегда немного отрешенная, она казалась какой-то неземной, словно сошла с одной из своих картин. В те времена наши с ней творческие устремления во многом пересекались, а поиски обоих в искусстве были внутренне близки.
В начале Великой Отечественной войны Шамсрой стала экскурсоводом, затем директором Музея искусств Узбекистана, который кочевал по многим зданиям Ташкента и в конце концов обосновался во Дворце культуры имени Кафанова. В музее у нее рядом с директорским кабинетом находилась и мастерская, куда, если выдавался свободный час, она могла скрыться, чтобы поработать. А работала она неустанно — над целым рядом портретов, композиций, натюрмортов, — будучи постоянно в поиске. Шамсрой никогда не успокаивалась, ощущая свою судьбу отражением судьбы восточной женщины, устремленной к свободе. Ее привлекали образы музыкантов, танцовщиц, поэтесс, в частности представительниц узбекской классической поэзии, в чьем творчестве воплотились вершины восточной культуры. Она стремилась запечатлеть своей кистью судьбы выдающихся женщин, сыгравших яркую роль в истории культуры Востока, их стремление к прекрасному. Шамсрой создала образы поэтесс Зеби-ниссо, Нодиры, Увайси, чей прекрасный облик на ее полотнах согрет сочувствием и вдохновением. Однако продолжительная болезнь оборвала путь этой талантливой художницы. Я как художник позже не раз обращался к образу Шамсрой, создал целый ряд ее портретов. Могу утверждать, что образы очень многих, может быть всех моих произведений, в том числе созданные для театра Навои, вдохновлены Шамсрой. Особенно дорога мне работа, написанная в 1942-43 годах, — «Ширин», — создававшаяся с особой любовью. Здесь, помимо того, что в облике красавицы я постарался воссоздать задумчивые черты Шамсрой, в лице ее, как мне кажется, отразилась тень будущей несчастливой судьбы Ширин...