– Поймаешь, если знаешь, когда, где и как… Сегодня ловить бессмысленно.
– А чего тебе вдруг рыбу ловить понадобилось?
– На ужин что-то надо, – отец сегодня поздно вернется, а дома жрать нечего.
– Проще всего купить пельменей.
– Конечно. Одно плохо – денег нет, рублей пятьдесят осталось. Отец почти всю прошлую получку в задний мост «Оки» всадил… А все равно: коробка полетела. Старье! Чини не чини… Новый автомобиль надо покупать.
– А приходите с отцом к нам ужинать?
– А завтра – завтракать? Хорошая идея.
– У нас всего навалом.
– Не сомневаюсь.
– А потом еще… Денег можно одолжить!
– О, это конечно! Это и дурак сможет. Если глаза честные.
– У вас с отцом очень честные глаза! Правда!
– Но мы не дураки, – видишь, в чем дело… Занимать – плохое решение: берешь чужие, а отдаешь – свои. Берешь на время, а отдаешь – навсегда…
– Что же делать?
– Сейчас придумаю. Грибов-ягод в конце мая – глухо. Ландыши? Никто не купит, да и отцвели уже почти.
– Тяжело…
– А кто говорил, что на войне легко будет?..
– На какой войне?
– Это присказка такая просто… О! …Пойду-ка я на пляж, к пансионату «Озеро».
– А там-то что? Там никого нет. В мае только на выходные бывают заезды.
– Это неважно. Ладно. Все. – Алешка остановился. – Пока. Здесь мы расстанемся. Мне – налево, тебе – направо.
– Нет, я с тобой.
– Туда шесть километров в один конец, а тебе еще уроки надо делать.
– А я по дороге сделаю!
– И сочинение напишешь?
– Ага. На тему «Как добыть еду в мае». Тему-то задали вольную!
Недалеко у полигона, на опушке, на своем «законном», «обычном» месте взвод Аверьянова готовился устроить отвальную.
Солнце еще только начало свое движение вниз, к лесным макушкам, но под сенью леса этот послеполуденный перелом ощутился мгновенно: день покатился к своему по-майски прохладному вечеру.
Это дыхание сразу ощутили сержанты, сидящие в стороне от костра. Сержантский состав был занят превращением бесформенных кусков мяса, толстых кружков репчатого лука, а также помидор в набор стандартных «царских» шашлыков – одинаковых, как выпускники военного училища на прощальном параде.
Мясо, лук и помидоры – грунтовые, привозные, а не тепличные, местные – были куплены в районе, в супермаркете, – ребята успели сгонять.
– А не пора ли нам «пора»? По чуть-чуть?
– Коньячка – для толчка, пивка – для рывка?
– Нет, ребята! – отрезал Коля. – Сначала дело, потом расслабуха. Только так.
– По сто, командир?
– Никаких! Вам вообще сегодня больше чем по триста пятьдесят – ни-ни. Завтра – старт, не забывайте!
– Захочешь, не забудешь…
– Вот, Николай, кстати… Пока не начали, а то, не дай Бог, забудем, – лейтенант Самохин протянул Аверьянову пачку купюр. – Это твоя доля.
– Какая доля? Я с вами не лечу.
– Мы так с ребятами решили, чтоб всем поровну.
– Это хорошо, что вы так решили, но я взять не могу.
– Да почему?!
– Да потому что я – не в доле!
– Ну, мы же с твоей подачи-то получили! Если бы не ты, нам бы и прощальную было бы не на что заболтать… А тут – и нам хорошо, и семьям радость. Благодаря тебе! Бери!
– Не-мо-гу! …Ты встань на мое место, Петя. Не дай Бог, с кем из вас что произойдет. А я был здесь. Был в доле, но не подставлялся. – Коля обвел взглядом замеревший, напрягшийся взвод. – И не просите, братцы. Мне очень приятно, что вы так решили, – спасибо вам, от всего сердца! …Но не просите, не возьму. Не могу. Душа не позволяет.
– Я сейчас, Николай, в огонь просто выкину! – пригрозил Самохин.
– Ох! – удивился Николай. – А ты ведь пока не пил! Трезвый еще, а уже Достоевский!
– Выкину!
– Ребята, уймите террориста!
– Сейчас! – вскочил один из сержантов и, вытерев руки, бросился к Самохину, повлек лейтенанта подальше от костра.
– Отдай деньги мне! – шепнул он Самохину на ухо. – Как выпьем, я ему в карман их засуну… Не заметит.
– Как «не заметит»?
– Не рюхнет! Уверяю тебя. Я в детстве щипачем был. Во мне не сомневайся.
– А что ты подкинешь? Толку-то? Найдет – опять отдаст, вернет…
– Да как? Кому? Ведь нас-то уже не будет!
– Нет! – возразил Самохин. – Мы поумнее сделаем…
Просеивание двух тонн песка на пустынном весеннем пляже возле пансионата «Озеро» дало много мусора, среди которого было, в частности, обнаружено сто двадцать семь пробок (в основном пивных), семнадцать мелких детских игрушек (в основном трех-четырехсантиметровых пластиковых поросят и медвежат), семь игральных карт из различных колод и четыре туза с одинаковыми рубашками, – из одной колоды, – два тюбика губной помады, одиннадцать ключей, три из которых на брелках, а один – гитарный, круглое зеркальце, семь зажигалок, четыре пластмассовые расчески, три пластиковые телефонные карточки и одна сбербанковская VISA, сломанная застежка от бюстгальтера, авторучка, велосипедный звонок, зазвеневший только после того, как Катя вытрясла из него весь песок, гардеробный номерок, прокуренный мундштук, маникюрные ножницы, гитарная струна и еще восемь килограмм всякой дребедени, перечислить и описать которую смог бы только Жюль Верн.
Но было и ценное – пятьдесят шесть рублей мелочью, очень ветхая сторублевка, тонкая золотая цепочка, трое часов и одно обручальное кольцо.
– И как до тебя никто не догадался тут песок просеять?
– Наверняка догадывались. Идея-то простая.
– Вот именно!
– Но в ней есть одна существенная сложность!
– Какая? – удивилась Катя.
– Это надо делать, понимаешь, – де-лать. Взять, пойти, не полениться… Вот мы уже четыре часа здесь сидим, трясем…
– А что тут сложного?
– Да ничего, конечно! – Алексей растянулся на песке и уперся взглядом в небо. – А там американские спутники летают, летают, летают…
– И чего? – поинтересовалась Катя.
– И фотографируют, фотографируют, фотографируют…
– Твою две недели не стиранную ковбойку, ковбойку, ковбойку…
– И твой идиотский бант, бант, бант…
– Слушай, тебе не кажется, что мы с ума сходим?
– Как дети, да? А ведь скоро уже четырнадцать…
– Это тебе скоро. А мне только осенью.
– Да, я тебя значительно старше и опытнее…
– Можно я задам тебе один вопрос?
– Можно. Даже два.
– Ты не обидишься?
– Не знаю. Но, наверно, нет.
– Когда от вас мама ушла, ты плакал?
– Да.
– От обиды?
– Нет. От злости.
– На нее?
– Нет. На себя.
– А за что ты на себя злился?
– За то, что страшно переживал. В душе.
– А сейчас тоже переживаешь?
– Нет. Все прошло. Видишь, спокойно об этом говорю.
– Ты говоришь как старичок. Не так, как все мальчишки.
– Нужно владеть собой. А это далеко не просто.
– Что – владеть собой?
– Ну да. Жить разумом, а не порывом.
– Ты не такой, как другие мальчишки, знаешь?
– Знаю. И ты тоже, совсем не такая, как другие мальчишки.
– Ты что, издеваешься?
– Да. Но совсем немного.
– С тобой ни о чем нельзя говорить серьезно.
– Что ж я поделаю? Нельзя так нельзя.
– А вот хорошо бы нам сейчас в песке было бы тысячу долларов найти, да?
– Неплохо. Но неинтересно.
– Почему?
– Потому что искать, добывать – интересней.
– Не понимаю.
– Скажу как в рекламе: поиск – все. Находка – ничто.
– Почему?
– Потому что находка – миг. А поиск – это вся жизнь.
– Ты так говоришь, будто прожил годы, годы, годы…
– Совсем необязательно жить годы, чтоб многое понять.
– Почему?
– Потому что жизнь бьет не по годам, а по ребрам.
– Я вижу, у тебя плохое настроение.
– Да.
– А было хорошее.
– Да.
– Но вдруг изменилось, да?
– Да. Ты напомнила мне про мать. – Алексей промолчал. – Напрасно ты это сделала.
– Извини.
– Хорошо.
– Давай о чем-нибудь веселом поговорим. Мы в прошлое воскресенье ездили в город покупать купальники, а папе – плавки, а вместо этого купили… пылесос. Смешно?