«Йога всего-навсего ввела меня в мир абсолюта, открыв моему духовному взору новое вертикальное измерение бытия и разрушив мою интеллектуальную самонадеянность… она стала чем-то вроде мостика между эмпирическим миром и миром трансцендентным. Я занималась йогой и читала мантры, но вяло и без всякого удовольствия… Но в пособии по йоге в качестве упражнения была рекомендована христианская молитва 'Отче наш'… Я начала произносить ее как мантру, автоматически и без всякого выражения. Я произнесла ее примерно раз шесть, и неожиданно меня словно вывернуло наизнанку. Я поняла — не собственным несмысленным разумом, но всем своим существом, — что Он есть. Он, живой, реальный, личностный Бог, Который любит меня и всех остальных существ, Который сотворил мир и из любви к нему стал человеком — распятый и воскресший Бог.
В тот момент я поняла и осознала 'тайну' христианства, новую истинную жизнь. Это было настоящее, подлинное освобождение. В ту минуту все во мне переменилось. Прежняя 'я' умерла. Я отказалась не только от своих прежних ценностей и идеалов, но и от прежних привычек.
В конце концов, и сердце мое открылось. Я начала любить людей. Мне стали понятны их страдания и их высокое предназначение, что они сотворены по образу Божьему. Сразу же после моего обращения все вокруг казались мне чудесными обитателями небес, и мне страстно хотелось делать добро и служить людям и Богу» (стр. 16–18).
«Когда Христос проповедовал на земле, чтобы достучаться до людских сердец, Ему пришлось перевернуть мир рыбаков. Чтобы пробиться к душе современного человека, Ему необходимо растопить целый айсберг впечатлений; Ему нужно преодолеть историю, образование, политику, опошление жизни, крах нравственности, эстетизм, революцию — только подумайте обо всем, что человек нагромоздил за последние два тысячелетия! И необходимо вернуться к ясным и высоким заповедям блаженства: 'Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят'» (стр. 38).
«За неделю до начала Олимпиады в Москве нам дали выбор: тюрьма или эмиграция. Мы выбрали Запад… Я приехала в Вену. Что я чувствовала? Было ли это ощущением свободы? Нет! Я была свободна и в России. Свобода — это Божий дар… У меня было такое чувство, что я попала в мир разнообразных форм. В этом мире у всего было выражение, у каждого ощущения была отличная упаковка. Все стремилось угодить, спешило как-то послужить людям» (стр. 87–88).
«Сегодня я впервые увидела по телевидению религиозную передачу. Я благодарю Бога за то, что у нас в стране атеизм и нет никакого религиозного образования.
То, что я услышала с телеэкрана, отпугнет людей от церкви быстрее, чем вся неуклюжая болтовня наших наемных атеистов. Этому самодовольному, стильно одетому проповеднику надо было говорить о любви. Но… [он] был просто скучным, плохим актером с механическими, заученными жестами. Он был совершенно безликим. Я впервые поняла, как это опасно — говорить о Боге. Каждое слово должно быть жертвой; оно должно быть до краев наполнено настоящей, подлинной реальностью. В противном случае лучше молчать» (стр. 90–91).
«Сейчас я пытаюсь любить зажиточную и самодовольную церковь, которая во всем противоречит изначальной идее церкви… Для западной церкви настали трудные времена — куда труднее, чем для церкви на Востоке.
Эврика! Я нашла решение. Те, кто не видев, уверовал, блаженнее тех, кто увидел и затем поверил. Точно так же настоящие христиане на Западе блаженнее тех из нас, кто пришел к вере в России. Там, на родине, подобно Фоме, мы видели Его раны и явно, зримо прикасались к Его теперь уже нетленному телу. Мы почувствовали Бога и поняли, что Он реальнее, чем весь окружающий нас мир.
Здесь же я практически не видела людей, которые пережили бы нечто подобное. И тем не менее, настоящих верующих я встречала и здесь» (стр. 96–97).
4. Прозрение!
Наша история достигает кульминации, когда солнце спускается за западный край горизонта, а путники приближаются к Эммаусу. Тут их ждет неожиданный поворот: незнакомец, не- прошенно приблизившийся к беглецам и пошедший рядом с ними, вдруг начинает прощаться, «показывая им вид, что хочет идти далее». И хотя его первое появление и вопросы вызвали у них подозрение и тревогу, дальнейший разговор так захватил их и так поменял их настроение, что расстаться с незнакомцем сейчас было бы просто невыносимо. Мне кажется, именно поэтому они начали так усиленно «удерживать его», упрашивая зайти к ним в дом и переночевать. Понятно, что они удерживают его под предлогом, что «день уже склонился к вечеру» и идти дальше в потемках одному — чистое сумасшествие. В Евангелии от Луки уже есть одна история о том, как опасно было путешествовать в одиночку по палестинским дорогам, особенно в неурочное время (Лк. 14:30).