— Горизонт и гора… прекрасно, великолепно. Вот это я люблю! — Ален произнес это так, будто лакомился мороженым.
Потом я говорил о таком сочетании музыки, картин и литературных произведений, которое позволяет примириться со смертью и даже тосковать по ней в экстазе и трагическом восторге. Но тут Ален со мной не согласился. Он сказал, что экстаза можно добиться с гораздо большим успехом с помощью медитации, курения, алкоголя или дикого секса.
— Нет, нет. — Мне было неловко.
— Да что ты там нашел? Одна видимость, оболочка, фиговый листок. Что в них такого? Объясни.
Ничего я не мог объяснить. Ален собственноручно уничтожал горизонт, расстояние между берегом и горизонтом сократилось до того, что не осталось даже моря, ничего, кроме полоски песка и камня, сразу за которыми уносилась ввысь стена неба.
— Приглашаю всех к «грязнуле» на кускус[46].
— Я иду спать, — сказал он. Он говорил «я», хотя его подружки всегда и во всем следовали за ним.
— А где ты спишь?
— Сегодня в «де-шво». В гостинице нам не дают покоя.
— Что случилось?
— Одна горничная видела у Люси кокаин. Интересно, откуда ей известно, что это кокаин. Но все они, понятное дело, обо всем доносят полиции — бывшие шлюхи все до одной, а может, и не только бывшие. А в полиции заводят дела.
— Ты преувеличиваешь, Ален, — вставила его подружка.
— Я тебя не спрашивал. Заткнись. Ален проговорил эти слова тихим, певучим голосом, тоном, в котором звучала ядовитая жестокая угроза.
Я проводил их до «де-шво», которая стояла рядом с церковью Сен-Соверн. Ален повел рукой, словно изобразил горизонт и гору, и сел в машину, а за ним и его подружка. Я вернулся в гостиницу. В вестибюле, в ячейке для ключа меня ждало письмо.
В письме, которое провело в пути больше трех недель, кочуя с адреса на адрес, Жак (фламандский бизнесмен из Брюсселя, женатый на моей двоюродной сестре) предлагал мне «гастрономическое путешествие» из Брюсселя в Бордо, точнее, в Монталиве, известный лагерь нудистов на берегу Атлантики. Из Брюсселя через Алансон и Ла-Рошель — так значилось в письме. Я не понимал, почему из всего маршрута были указаны только эти два пункта, но потом сообразил, что там находились два любимых Жаком ресторана, не то благодаря местной кухне, не то из-за присущего им особого духа.
Мне казалось, что в самом определении «гастрономическое путешествие» было что-то сугубо бельгийское, но симпатия к Жаку победила отталкивание, а любопытство посмотреть на нудистов перевесило все.
Это от Жака я услышал выражение «винцо, побуждающее к злодейству». Помню, он появился у меня в Париже и попросил, чтобы я сводил его в какое-нибудь «приличное, но интересное место» на Монмартре или на площади Пигаль. И после разведки, проведенной Жиннет среди ее друзей, я повел его в грандиозный клуб-ресторан. При виде обмотанного вокруг крошечного копья пергамента с готической надписью «Орден дегустаторов» Жак ущипнул какую-то официантку за тощий зад и спросил, нельзя ли вступить в орден дегустирующих задницы? В скромном артистическом представлении участвовал сам хозяин — его скабрезные шуточки до того развеселили Жака, что хозяин подошел к нашему столику, и мы выпили вместе.
Когда я приехал в Брюссель, Жак принимал меня куда лучше, чем я его в Париже. Он пригласил меня в собственный винный погреб и показал свою коллекцию, где были бутылки с этикетками масонской ложи Вольных каменщиков, в которой сам он занимал не последнее место. По моей просьбе он водил меня в их «храм» (египетские маски, шотландские мечи, еврейская, гностическая и христианская символика, печати и эзотерические письмена — все доказывало: тайна есть), в рестораны, клубы и сельские усадьбы, превращенные в ресторации. Чем ближе я его узнавал, тем сильнее трогали меня его грусть и одиночество; я распознавал их в его громком смехе, в житейской умудренности, являвшей себя в банальных косноязычных фразах, произносившихся с угрюмой серьезностью.
Если я выеду завтра утром, то еще успею вовремя добраться до Брюсселя. Я размышлял о нудистах, ведь это снова мой Зорзо. Венецианская нагота, нега сгущающихся сумерек, безмятежная сладость. Спокойный ветерок пробуждает томление, приглушаемое звуками музыки и, может быть, еще мерцающим песком на берегу океана.