Каспи снова и снова объяснял, что произошло. Раненых увезли в город. Циммер слушал сообщения связи.
К рассвету прибыли Равив и Яари. Имена убитых записали со слов одной чудом уцелевшей старухи. Она называла их и горестно причитала. Голова и правая рука Равива были забинтованы, Яари помедлил рядом, слегка пристыженный. Хотя ему претило, что Равив, в ущерб меткости и подвергая себя ненужной опасности, стрелял из пулемета стоя, он не забыл, как сам стремительно выскользнул из джипа и распластался на песке. Вид тусклого гравия и бесплодного плато Паран в окружении щербатых скал еще усугублял давящее впечатление серого, безрадостного утра. Две избежавшие ранений старые бедуинки вновь принялись причитать и выть в голос. Равив обошел сгоревшую машину и вернулся к Циммеру, окинул его острым испытующим взглядом.
— Надо их похоронить, — сказал он.
Одержанное лицо Циммера напряглось, взгляд оледенел. В нем чувствовалось отвращение или ненависть. Равив это понял. Он сел в свою машину и сказал снова:
— Надо их похоронить. Вы позаботьтесь об этом, а я заберу солдат.
Танки и бронетранспортеры были готовы отправиться в путь, палатки и маскировка собраны. Циммер укрепил маленькое зеркальце на крыле грузовика, но ветер был слишком силен, и он пошел бриться в кабину. Двигатель работал, воздух в кабине нагрелся. Он дважды порезался, прижал ранки полотенцем и подождал, пока остановится кровь. Затем сполоснул бритву, плеснув на нее с руки; холод щипал кожу. К дверце подошел Яари.
— Куда теперь?
— К аджарие. Может быть, кто-то из них захочет прийти на похороны.
— Я поеду с тобой, — сказал Яари.
— Садись, если хочешь, — ответил Циммер устало.
Когда они приехали к большому становищу аджарие, слухи о столкновении и происшествии на полигоне уже опередили их. Двое — низкорослый пастух и старик крестьянин — тут же вызвались идти на похороны. Другие колебались или отводили взгляд. Пастух пошел отыскивать проповедника, который вдобавок был сельским учителем и вместе с учениками находился теперь где-то в другом месте.
Яари поехал в Беэр-Шеву и зашел в банк, название которого значилось на чеке Гросса. Его поразила огромная сумма чека, и он с нетерпением ждал, пока иерусалимское отделение утвердит его к оплате. Он вспомнил, как Циммер рассказывал ему об их скудной жизни — его и Гросса, когда они вместе работали на раскопках. Не так давно это было. Яари даже подумал, что Гросс решил сыграть с ним злую шутку, и уже представлял себе негодующее лицо банковского служащего. Он стоял с подчеркнуто равнодушным видом, но служащий спокойно подписал чек, и Яари получил в кассе пачку новеньких скользких банкнот по пятьдесят лир. Он торопливо вернулся в становище аджарие.
Рядом с Циммером стоял проповедник — роговые очки на желтоватом, каком-то болезненном лице. Вид у него был робкий, испуганный. Циммер сумел настоять на своем, и проповедник сел в машину, расспросил о родственниках погибших. Он обливался потом. Циммер успокаивал его и ждал, что еще кто-нибудь присоединится к ним, но возле машины было пусто, ребята — и те разбежались.
Проповедник стал намекать, что ямун постигло возмездие за непомерную гордыню и лицемерие. Пастух и крестьянин сидели с потухшими, покорными лицами.
Прибыв на место ночной стоянки, они нашли там только кучку стоящих людей. Земля вокруг тканевых полотнищ, на которых лежали трупы, была разворочена гусеницами танков, повсюду валялись пустые банки, гильзы, бочки, местами занесенные песчаной пылью, в липких жирных потеках бензина и масла. Яростная перестрелка почти не оставила следов на лице земли. Старая женщина с большим кольцом в носу и медных браслетах на высохших руках сотрясалась от плача. Под покрывавшим голову шарфом можно было разглядеть морщинистую шею. Ее искривленные губы дрожали. Мертвых опустили в глубокие продолговатые ямы, положили им в изголовье камни. Постепенно могилы засыпали землей и придавили сверху еще большими камнями. Проповедник прочел несколько первых фраз Корана. Старуха взвыла в голос, и Циммер прилагал все усилия, чтобы не смотреть на ее кольцо и браслеты. Церемония длилась недолго. Могилы были свежие, однако мнилось, что они находились тут с незапамятных времен — земляные холмики и несколько крупных валунов. Никаких надгробий.
Библейский зоосад
Пер. Н. Зингер
Калман Орен (тот самый Коля Шишков, мальчик с белыми мышками с «Руслана») поглядел в зеркало. После развода лицо его сильно изменилось, стало мягким, млечным, слегка расплывчатым. Цветочная лавка была освещена красноватым, выигрышным для цветов, но отнюдь не для его наружности, светом. Он выбрал цветы и велел продавцу поместить в центр букета крупную красивую стрелицию, известную также как райская птица. Потом самолично обернул цветы. Цветочник Пиперно злоупотреблял серебряной фольгой и цветными лентами. Римона Коэн… две ее дочурки… при одной мысли о домике в Ромеме на его лице вспыхнул румянец. Это был его последний шанс. Если Римона пожелает, он, быть может, еще вернется в страну живых, в край поцелуев и объятий; если же нет — все пропало навеки.