— Компадрес, — начал он обыденным, почти дружеским тоном, — видели ли вы когда-нибудь такой восход, как сегодня утром? Лавандовый восход? Не думаю, чтобы я что-то подобное видел на Земле. Я был на берегу, когда взорвались бомбы, смотрел на скалы в воде. На скалах сидела большая стая бакланов, и, когда произошел взрыв, бакланы разлетелись в разные стороны. Великолепно. Не думаю, чтобы я что-нибудь подобное видел на Земле. — Гарсон посмотрел на нас. Негромко продолжил: — Не буду вам лгать. — Вздохнул. — Мы в тяжелом положении. В настоящее время мы не сможем долго удерживать жителей «Мотоки» от выступления против нас. С наших спутников видно, как на юге готовятся к нападению тысячи самураев компании. Они собирают людей в лагере в сорока километрах отсюда. Мы полагаем, что нападение произойдет через три или четыре дня, и у нас не хватает сил, чтобы остановить их. Но даже если бы мы смогли это сделать, войска ябандзинов превосходят нас по численности в десять раз. Мы не можем сражаться с ними и одновременно бороться с восстанием внутри города. Мы обдумали варианты действий: капитуляция, отступление, союз с «Мотоки» для борьбы с общим врагом, уничтожение всех жителей Кимаи-но-Дзи. По той или иной причине все эти пути ведут к поражению. Если пойдем по одному из них, погибнем в течение нескольких недель. У меня есть план, который вселяет больше надежды, но я должен предупредить вас: мы не сможем вернуться на Землю. Никогда не сможем. Вы не должны надеяться на встречу с семьями и друзьями, вы никогда не увидите родину. Мы не можем вернуться!
В толпе послышались возгласы, все в отчаянии переглядывались. Я чувствовал, как меня охватывает паника. Существует пуповина, привязывающая каждого из нас к дому и семье. Это не физическая, а эмоциональная связь. Тем не менее она совершенно реальна. И вот — эту пуповину отрезали. Казалось, эмоции разорвали физически.
— Я вижу только одно решение нашей проблемы, — добавил Гарсон, подняв руки со сжатыми кулаки, и все посмотрели на него. — Это план, рожденный отчаянием. Мы можем остаться здесь и сражаться с ябандзинами, сражаться с самураями «Мотоки». Но если мы так поступим, то рано или поздно все окажемся в могиле. — Он разжал левый кулак и мелодраматически выпустил струйку пыли, которая осела на пол, блестя на солнце. — Но если мы последуем моему плану и он сработает, мы приобретем целую планету, планету, на которой восходит лавандовое солнце! — Он раскрыл правую ладонь, и его остекленевшие глаза блеснули наподобие самоцветов. В руке он держал маленький красный шар, детский глобус с изображением Пекаря.
План Гарсона был отчаянно смел. Генерал предлагал дать ябандзинам возможность пересечь континент, так чтобы их машины истратили весь запас горючего и не могли вернуться домой. Тогда мы тоже пересечем континент, нападем на их столицу Хотокэ-но-Дза и потребуем себе во владение всю планету. Отчаянный план. Грандиозный замысел безумца, и я подумал, не было ли этого замысла у Гарсона с самого начала. Может, он видит в себе конкистадора? Неужели ему так отчаянно хочется завладеть именно всей планетой?
В этот день Гарсон посадил в единственный космический челнок «Мотоки» десять взводов с тремя кибертанками со снятой броней, и отправил к северу от города. Затем, пока самураи с юга готовились к выступлению, я провел трое суток без сна вместе с несколькими сотнями других солдат, демонтируя плазменные пушки четырехсот судов на воздушной подушке и заменяя их торопливо собранными пулеметами Хаузера пятидесятого калибра. Мы также по имеющимся образцам изготовили две тысячи самострелов Уайсиби для метания стрел, отливали пули. Так как теперь мы не подчинялись корпорации «Мотоки», на нас не распространялись ограничения в вооружении, наложенные на корпорацию. Большую часть энергетического оружия мы заменили простым огнестрельным. Грязным и смертоносным. Ни ябандзины, ни самураи с юга не будут готовы к этому. Они не могли сменить вооружение до выхода с базы. Да и традиция привязывает их к энергетическому оружию.
Я уснул бы, если бы смог, но знал, что уснуть означает умереть. С моря дул сильный ветер, по крыше стучал дождь. Временами я засыпал, несмотря на стремление бодрствовать. Я стоял в длинном ряду, мы передавали друг другу еще теплые от литья пули, помещали их в гильзы, и временами моя голова опускалась на грудь, стук дождя действовал усыпляюще, и я обнаруживал, что продолжаю работать во сне. Иногда я слышал голоса, насмешливые, унижающие, мать кричала на меня, как тогда, когда я был ребенком: «Что это с тобой? Не бей сестру! Pendejo![40] Маленький козий трахальщик! Что это с тобой?» Я чувствовал, как вокруг рушится реальность. Мне не верилось, что моя добрая мать могла говорить такие вещи, но я вообще не был уверен в том, что именно она могла или не могла сказать. Я вслушивался в разговоры соседей: солдаты хвастались, кто сколько убил горожан; голоса их звучали не убедительнее моих галлюцинаций.