— Она прекрасна, — сказала Абрайра.
— О, всего лишь глупая женщина, — вежливо ответил Кейго, публично уничижая свою семью. Я до сих пор не сознавал, чего ему стоил полет на Землю. Вернувшись на Пекарь, он застал свою жену состарившейся, а остальных членов семьи, вероятно, мертвыми. Он продолжал: — Мы будем очень благодарны вам, если вы пообедаете с нами.
Мы согласились, и он провел нас в город, по дороге обращая наше внимание на красоту сливовых и вишневых деревьев, на буддийский храм на холме. Сумако заторопилась домой, а Кейго еще задержал нас, показывая национальный террариум, гигантский купол, покрывавший участок местности, не подвергшейся терраформированию. Тут росли тысячи ультрафиолетовых деревьев, похожих на водоросли, а также редкие мхи и грибы. Под кустами ползали местные насекомые и гигантские сухопутные крабы. И все это время Кейго говорил, описывая природную красоту, чудеса Пекаря, рассказывал, что ябандзины стремятся уничтожить все, о чем мечтает «Мотоки», все, что она создала, — величайшее общество во вселенной, Японию, возрожденную в эру света. Он показал нам Правление корпорации, небольшое пятиэтажное здание из стали и бетона, выглядевшее здесь неуместным: это было единственное здание в городе выше двух этажей. Потом он отвел нас к реке, в старый город — гигантский индустриальный район под вторым куполом, где производилось все необходимое, от керамических чашек и детской одежды до биошахтного оборудования и моющих средств. Кейго поведал нам, что его предки ценой больших лишений построили этот купол, они испытали сильный экошок, поскольку длительное время подвергались воздействию чуждого окружения.
Я понимал, что пытается сейчас сделать Кейго. Мы не хотим сражаться, движимые ненавистью к врагу, но он надеялся, что мы станем сражаться ради того, чтобы поддержать друзей. Он показывал нам национальные сокровища, пытался вызвать любовь к своему маленькому дому, передать нам свою мечту. Правда, в тоне его голоса звучало еще кое-что: он отчаянно хотел, чтобы мы восхитились всем созданным Мотоки, восхитились им и его народом. Все это не вызывало ничего, кроме жалости.
Он отвел нас к себе домой. Мы вошли в маленькую прихожую и сняли обувь, надели шелковые шлепанцы. Кейго позвал жену, и Сумако открыла дверь, ведущую в главную часть дома, поклонилась и пропустила нас. Дом был большой и открытый, с крышей из толстых досок. На белом полу темная плитка была выложена спокойными прямоугольниками. Кому-нибудь это показалось бы красивым. Но природа отвергает прямоугольник, и мне не понравилась искусственная упорядоченность, навязанная этому дому. Кейго презрительно отозвался о бревнах, из которых выстроен его дом, упомянул о его запущенном состоянии, извинялся за недостаточно богатый прием, потом показал нам токонома, нишу в одной из комнат, украшенную растениями и камнями. Вначале я пришел в восторг при виде тысячелетней сосны — естественный изгиб ствола, опадающие иглы. Но это оказалось не реальной природой, а всего лишь тщательно выполненной подделкой. Население Кимаи-но-Дзи не любит природу по-настоящему. Они любят только подражать природе. Я слушал, как Кейго продолжает перечислять недостатки своего дома. В собственных глазах он — скромный человек и хороший хозяин. Но я подумал, не напрашивается ли он таким образом на комплименты?
Мы, естественно, были вынуждены возражать ему и хвалить его жилище.
— Ах, какой прекрасный сад, Кейго — сан! Изысканная симметрия и совершенство. Ничего подобного нет в моей деревне в Колумбии, — начал Завала, и мы на разные лады стали повторять этот мотив.
Дом у Кейго был прекрасный и обед замечательный. Кейго отрицал кулинарные способности Сумако, и она счастливо с ним соглашалась, а мы возражали и хвалили ее талант и вкус. Сумако объявила, что у нее вообще нет способностей к кулинарии. И хотя это самоуничижение меня коробило, я находил ее по-своему симпатичной, почти комичной в этом искреннем стремлении не поставить себя выше гостей. Мне стало ее жаль. Я все время думал, что не я, а она должна была бы омолодиться…
После обеда Кейго повел Мавро, Перфекто и Завалу в «сэнто», общественные бани, а мы с Абрайрой гуляли под вишнями у реки. Под цветущими деревьями бродило множество латиноамериканцев, они разглядывали светящиеся бумажные стены, осматривая столицу.
— И что, по-твоему, произойдет? — спросил я.
— После сегодняшнего? Прелестное местечко. Может, они действительно неплохие люди, если узнать их поближе. Но я не уверена, что хочу умирать за них.
— Согласен. Но не пойму, почему они все вдруг решили полюбить нас.
— А они и не полюбили. В большинстве. И не уверена, что когда-нибудь мы им понравимся. Ты заметил ужас на лицах детей, когда они пели для нас? — Я был так удивлен происходящим, что не заметил этого. — Мы их смутили. Они считали, что мы захотим воевать за «Мотоки». С их точки зрения, нарушенный корпорацией контракт и страх смерти — незначительные соображения. Мы должны воевать, потому что, по их мнению, для нас это единственный способ сохранить лицо. Анжело, после первого мятежа все действительно надолго успокоилось. Всех зачинщиков японцы поместили в криотанки и больше никогда не упоминали о бунте. Они решили, что это просто трусость со стороны отдельных людей, что большинство из нас будет унижено напоминанием об этом событии. Но теперь все трусы изолированы, и «Мотоки» не может понять, почему мы не хотим воевать. И вот японцы хватаются за соломинку. Может, они пригласили нас в свои дома, потому что считали, что оскорбили нас, обращаясь с нами, как с «эта», самой низкой кастой в их обществе. Теперь, вероятно, иностранцам — самураям будет предоставлен более высокий статус — допустим, наравне с рабочими корпорации низшего разряда. Только в этом я вижу причину приглашения. Если, конечно, они не хотят отяготить нас долгом — «он». И если они добиваются именно этого, возможно, все выйдет так, как они хотят.
Я удивленно посмотрел на нее.
— Что это значит? Кому до всего этого есть дело?
— Например, Завале. Ты видел, как горели его глаза? Обед и ванна с самураями. Он чувствовал себя на седьмом небе. Он желал этого все два года. Мавро и Перфекто тоже. Поэтому они сейчас в бане. Дьявол, даже я этого хотела.
— Не понимаю. Чего ты хотела? Абрайра вздохнула и опустила глаза.
— Хотела… уважения. Чтобы кто-то уважал меня. Хотела чувства принадлежности. Ты знаешь, на корабле самураи все время избегали нас. Они были высокомерны. И даже когда Кое-кто из нас получил ранг самурая, японцы все равно не позволяли приблизиться к себе; это часть их культуры, ты понимаешь. Чтобы сработала их социально — инженерная программа, они должны быть изолированы от любого общества, которое может их заразить ненужными идеями. Таков первый закон социальной инженерии. Я удивлена, что они сегодня впустили нас в свои дома. Это говорит об их отчаянии, они рискуют всем, надеясь, что мы им поможем.
— Так ты думаешь, некоторые из нас присоединятся к ним только потому, что хотят уважения? — спросил я. — Я боялся, ты скажешь что-нибудь похуже. Скажешь, что некоторые из нас уподобляются им.
— Разложение культуры действует в обоих направлениях, — ответила Абрайра, — и твои слова имеют смысл. Самураи долго учили нас «жить как мертвые». Это мистическая фраза, и эту философию они применяют не только к сражениям. Она не просто означает готовность отдать жизнь за какую-то цель, она означает, что нужно быть мертвым по отношению к собственной воле и желаниям. Обитатели «Мотоки» научились жить как овцы, действовать не задумываясь, просто потому, что такова воля их предводителей. Анжело, я видела, как в наших товарищах растет такая же пассивность. Возможно, ты прав. Некоторые из наших людей будут сражаться просто потому, что им все равно, что с ними станет.
Мы возвращались в лагерь мимо дома с безукоризненным газоном, украшенным большими странной формы камнями.
Навстречу шли три человека, все латиноамериканцы, в белых кимоно, они смеялись какой-то шутке. Я отступил, давая им возможность пройти, и неожиданно узнал в них мятежников, выпущенных из амбара. Ближайший ко мне — Даниель Coca, один из тех, что насиловал Абрайру.
Узнавание Даниеля и его смерть произошли почти одновременно. Тело мое само знало, где найти рукоять мачете, хотя мозг еще не знал. Я выхватил мачете из ножен и ударил его по шее и через грудную клетку. Качество стали таково, что она легко перерубила позвоночник. Даниель был человек, инфракрасного зрения у него не было. Я думаю, в сумерках он не узнал меня и так и не понял, что произошло.