Я застал Тамару вместе с тремя другими сотрудниками Гарсона в коммуникационном узле. Они просматривали записи с изображением чиновников корпорации и слегка изменяли картинку. Тамара подключилась к компьютеру у стола, заставленного оборудованием. Она взаимодействовала с голографическими камерами, которыми управлял человек, сидевший за пультом. Другая женщина у звукоаппаратуры переводила фразы на японский и вводила в компьютер, который произносил их голосом чиновников «Мотоки». Индеец торопливо просматривал записи, отбирая те, которые предстояло изменить.
Я стал за коляской Тамары и коснулся ее плеча, потом обошел ее, чтобы она смогла меня увидеть.
— Здравствуй, сеньор Осик, — послышалось из переговорного устройства, прикрепленного к ее кимоно. Говорила она торопливо и озабоченно. Обвисла в своем кресле, не способная к физическим действиям. Даже глаза не мигали.
— Что вы тут делаете? — спросил я.
— Готовим пропагандистские ленты.
Я посмотрел на голограмму, которую они преобразовывали. Президент Мотоки сидел за столом вместе с несколькими людьми. На крошечном кристаллическом экране на столе рядом с рукой Тамары появилась надпись:
АНЖЕЛО, ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ? УХОДИ! ЗА МНОЙ ВСЕ ВРЕМЯ СЛЕДЯТ, ТЫ НЕ МОЖЕШЬ МНЕ ПОМОЧЬ!
Я кивнул, давая ей знать, что прочел сообщение. Хотел пообещать ей помощь, предупредить о планах Гарсона — кибермеханическая тюрьма немногим лучше мозговой сумки. Хотел извиниться за то положение, в котором она оказалась. Вместо этого я тяжело сел. Смотрел, как на голограмме чиновники минуты две переговаривались, потом поднялись, поклонились и все, кроме Мотоки, вышли из комнаты.
После этого девушка у звукооборудования крикнула: «Тишина!» и пустила новую звуковую дорожку. Президент Мотоки рассказал несколько анекдотов — судя по тону голоса, это были скабрезные анекдоты. Собравшиеся ответили взрывом хохота.
— Перемотаем и пустим заново! — сказала девушка. Сцену пропустили снова. Но Тамара и ее спутники кое-что изменили. В середине беседы президент Мотоки широко улыбнулся и рассказал неприличный анекдот. На строгих лицах чиновников появились хитрые усмешки, президент отпустил еще несколько шуточек, и все рассмеялись. Потом чиновники встали и в прекрасном настроении вышли, оставив Мотоки одного. Тот отвернулся от стола и посмотрел в камеру. Последний кадр записи — лицо поднимающегося Мотоки, искаженное дьявольской усмешкой.
Тамара несколько раз снова пропускала запись, сглаживая отдельные места, так что в конце концов невозможно стало догадаться, что вся сцена записи фальсифицирована. Я слышал, конечно, что изображение можно изменить с помощью компьютера. Но так, чтобы оно переделывалось при помощи человека, способного создавать мир сновидений, менялось просто силой воображения, такого я еще не видел. При этом процесс заметно ускорялся.
Когда Тамара закончила, я кивнул в сторону голограммы. Мысли мои мешались. Я закрыл глаза и откинулся в кресле.
— Зачем это все? Она ответила:
— Мы хотим дать правдоподобное объяснение, почему Гарсон застрелил Мотоки.
Вторая женщина добавила, не отрывая взгляда от приборов:
— Мы перехватили разговоры японцев, скрывающихся вокруг города. Они вне себя от гнева. И если отбросить все второстепенное, то суть их разговоров сводится к следующему: «Мотоки кормил нас. Мотоки одевал нас. А теперь генерал тэнгу застрелил его, словно он простой „эта“!»
— И какова же наша версия? — спросил я. Кто-то фыркнул.
— Мотоки грязно шутил по адресу Гарсона, осуждал его характер, а Гарсон услышал и в припадке гнева отомстил за свою честь.
— А почему бы просто не сказать им правду?
Пусть знают, что их драгоценные корпоративные божества для нас хуже гуано. Пусть знают, что мы убили его, желая предотвратить сопротивление после захвата города.
Работавший за компьютером человек сказал:
— Если хочешь узнать тайну жизни, не спрашивай военную разведку.
Переговорное устройство Тамары произнесло:
— Мы должны предложить им версию, которую они смогут воспринять. Мы не можем объявить, что не верим, будто Мотоки супермен. Всю жизнь они верили в превосходство одного класса над другим. И если кто-то рождается не очень умным, это всего лишь возврат к «эта», к низшему классу. Если кто-то выделяется способностями, значит, в нем есть генетический материал высшего чиновника корпорации. И все предсказания исполняются. Поэтому мы говорим им то, что они хотят услышать. Мы говорим, что уважаем их, восхищаемся ими, даже любим их, но мы великие и гордые люди, равные им в их собственной культуре, и решили убить Мотоки только потому, что он оскорбил Гарсона.
Я спросил:
— Ты думаешь, они это проглотят?
— Мы не знаем. Все, кто находился в здании корпорации, мертвы, так что некому будет опровергнуть нас. Наша подлинная проблема в том, что Гарсон всего лишь военный руководитель, поэтому японцы не видят в нем равного по статусу чиновникам корпорации. Но мы создаем имидж Гарсона — даем ему королевское происхождение, делаем его прямым потомком Кортеса; а с материнской стороны он происходит из семьи промышленных баронов. Мы также раздуваем изображение доиндустриальной Испании — даем воинам мечи, как у японцев, представляем великих итальянских художников почтенными испанцами. Я фыркнул.
— Я знаю, звучит глупо, — сказала Тамара, — и вся эта история вызывает во мне отвращение. Но здешние жители не имеют абсолютно никакого представления о том, что происходило на Земле последние две тысячи лет; они поверят во все, что мы им скажем. Утром начнем передавать эти записи. Может, и не подействует, но, бьюсь об заклад, кое — какие костры погасит.
Работавшие с Тамарой люди вышли из комнаты, мы остались одни. Она спросила: — Что я могу для тебя сделать?
— Ты однажды сказала, что можешь создать для меня мир в сновидении. Я весь день собирал тела погибших. Я хочу спокойно поспать. Хочу… — Я вдруг понял, что не знаю точно, чего хочу. Бегства? Душевного спокойствия? Нет — освобождения.
Меня тошнило от этих тел. Я чувствовал себя выпачканным после этой грязной истории с Люсио. Мне необходима достаточная сила духа, чтобы бесстрастно смотреть на такие вещи.
Я затаил дыхание и решил сделать шаг в темноту.
— Однажды ты непосредственно стимулировала мои эмоции. Я знаю, такая технология существует. Ты можешь сделать это снова, запрограммировать компьютер, соединенный с монитором сновидений. Я хочу впасть в тупость, бесчувственность, в такое эмоциональное состояние, чтобы суметь убивать без угрызений совести.
На экране снова появилось изображение встречи Мотоки с чиновниками. Тамара несколько секунд не шевелилась.
— Улицы полны людей, которые могут это делать, — печально сказала Тамара. — Почему ты хочешь быть одним из них?
— Если у меня нет их возможностей, я в их власти.
Тамара обдумала мою просьбу.
— Я не стану этого делать.
Было уже поздно, я устал. У меня не было сил спорить. Я приставил ей к носу лазерное ружье. Она взглянула на ствол.
— Ты удивишься, узнав, как близко я теперь к такой бесчувственности, — прошептал я. — Может, мне и не нужна твоя помощь. Просто нужно подождать. Может, даже сейчас я могу нажать на курок и ничего не испытаю. Проверим?
На лбу ее выступил пот. Она испуганно смотрела мне в глаза. Боялась собственной беспомощности.
— Ты упражнялся в насилии. Я сказала тебе, что нужно упражняться в сочувствии.
— Когда? Когда ты мне говорила это?
— В симуляторе. Когда велела тебе свободно владеть языком сердца. Но ты продолжал тренироваться в насилии.
Я не понял ее слов, у меня вообще не было времени думать. Возможно, из-за своей медицинской подготовки я предрасположен видеть в человеке просто сложную систему биохимических реакций. Обычно о людях думают, как о реагирующих на ситуации лишь на основе генетической программы. Но Тамара велела мне упражняться в сочувствии, как упражняются в ударах по мячу, и я не понимал этого. Я был предрасположен не воспринимать такой совет. И я видел, что она боится, потому что занятия насилием и выработка сочувствия несовместимы друг с другом. Если увеличиваешь способность в одном, уменьшаешь в другом.
Она испугалась, что я на самом деле нажму на курок. И я подкрепил ее страх, словами: