На этот счет классический марксизм, даже когда он был на высоте положения, не дал ясного ответа. Политические антиномии, вызванные постоянным уклонением от исследования или приостановкой исследований этого вопроса, дебатировались широко и страстно: экономизм, с одной стороны, волюнтаризм — с другой. Довоенные выступления Ленина могут рассматриваться как постоянные попытки контролировать эти две возможные дедукции из наследия Маркса и бороться с ними. Их политическим выражением были противоположно направленные тенденции к реформизму и анархизму, характерные соответственно для правых и крайне левых сил II Интернационала. Однако эти выступления остались чисто практическими и конъюнктурными, без теоретического обоснования. Те же нерешенные вопросы преследовали как марксистскую историографию, так и марксистскую политику. В настоящее время широкая дискуссия по работам Эдварда Томпсона, например, в значительной степени фокусируется на роли субъективного фактора в формировании или распаде классов, а также становлении или смене социальных структур, будь то промышленный капитализм или какой-либо социализм после него. Еще один весьма показательный пример, где эта проблема — корень различий между двумя крупнейшими соперничающими марксистскими толкованиями одного и того же исторического процесса, может быть взят из толкования Робертом Бреннером и Ги Буа эпохального перехода от феодализма к аграрному капитализму в начале современной истории Европы. При этом один делает упор главным образом на переменном соотношении классовых сил в деревне позднего средневековья, а другой — на неизменной логике понижения нормы сеньоральной ренты в феодальной экономике[2-1].
Для целей нашего исследования важным является то, что эта застарелая напряженность отношений внутри исторического материализма, иногда перерастающая в столкновения, не принимала в послевоенной Франции ни чисто политической, ни историографической формы. Скорее всего, она возникла в качестве центральной проблемы в философии. Причина заключается в событиях, последовавших за освобождением. На политической сцене левых сил доминировала массивная, несокрушимая Французская коммунистическая партия, бесспорно крупнейшая организация рабочего класса и серьезнейшая угроза для французской буржуазии и вместе с тем жестко бюрократизированная командная система, не допускавшая каких-либо теоретических дебатов или дискуссий, как допускала, например, большевистская партия по вопросам своей стратегии. Историческая наука оказалась вскоре под влиянием школы «Анналье», прогрессивной в то время по своим социальным симпатиям, но в интеллектуальном отношении не только весьма далекой от марксизма, но и мало интересующейся проблемой движущей силы как таковой, которую она в поисках более глубоких процессов или более длительных исторических циклов отождествляла с чисто поверхностными событиями. Наиболее влиятельное философское образование имело феноменологическое и экзистенциалистское довоенное происхождение и уходило корнями в творчество Кожева, Гуссерля и Хайдеггера. Особое внимание в нем уделялось онтологии субъекта. Связанное с левыми теперь, во время бурных классовых битв во Франции, оно стремилось найти общий язык с противостоящей ей структурной реальностью коммунистической партии. Результатом явилась серьезная попытка переосмыслить отношения между субъектом и структурой в виде некоего синтеза марксизма и экзистенциализма — попытка, предпринятая Сартром, Мерло-Понти и С. де Бовуар в конце 40— начале 50-х годов. Дискуссии, разделившие их в этом поначалу общем деле, оказались на редкость плодотворными. Они стали одним из богатейших мыслями эпизодов в интеллектуальной истории послевоенной эпохи в целом.
Несмотря на изначальную предопределенность расхождений в политических позициях и в эпистемологических исходных точках рассуждения, эти дебаты обозначили горизонты социальных наук во Франции того времени: Мерло-Понти был поклонником творчества Вебера, а Сартр — Броделя. Кульминацией дебатов явилась, конечно, публикация «Критики диалектического разума» Сартра в 1960 г. Эта работа первоначально была задумана как прямой ответ на критику и возражения, выдвинутые в его адрес со стороны Мерло-Понти в ходе их знаменитой дискуссии в середине 50-х годов. Ее особой темой является лабиринт взаимосвязей между практикой и процессом, индивидами и группами, практически инертными в истории, пронизанной нехваткой, нуждой.