Привлекательность этих предложений для многих уцелевших представителей западного марксизма и их наследников была достаточно объяснима. Тот факт, что руководство крупнейших компартий Запада, прежде всего Италии, Франции и Испании, заняло еврокоммунистические позиции, можно было расценивать как запоздалое официальное признание неортодоксальногом взгляда на социалистическую демократию, который отличал западную марксистскую традицию с момента ее зарождения. Критика с этих позиций советской модели в конце концов присоединилась к критике, начатой Коршем или Грамши 40 лет назад.
Тому, что перспективу еврокоммунизма в массе приняли интеллектуалы-марксисты, способствовали два обстоятельства. Несмотря на глубокие различия в содержании между маоизмом и еврокоммунизмом, во многих отношениях представляющими идеологические полярные противоположности, их объединяло общее негативное отношение к СССР. К середине 70-х годов для китайской пропаганды стали характерны постоянные навязчивые и злобные антисоветские выпады. Китай к тому времени растерял большую часть своей славы за рубежом, но русофобия, которую он распространял в Западной Европе, продолжала свое существование. В некоторых случаях результатом был быстрый и полный переход к традиционному антикоммунизму. По существу, такой была траектория французских новых философов. Но чаще происходила эволюция от маоизма к еврокоммунизму с промежуточным звеном в виде общего для них обоих страстного отрицания советского опыта. Это движение было особенно ярко выражено во Франции: Альтюссер, несмотря на его дурные предчувствия по поводу отказа от формулы «диктатура пролетариата» Французской компартией, был его символом. Однако гораздо более мощным фактором сплочения под знаменами еврокоммунизма была сама политическая ситуация в Южной Европе. С середины 70-х годов весь этот регион созрел для народных выступлений и социальных изменений. Во Франции после двух десятилетий непрерывного правления правые потеряли доверие, и в их рядах начался раскол. В Италии коррупция и некомпетентность христианских демократов вызвали растущее возмущение и увеличили число избирателей, голосовавших за Итальянскую коммунистическую партию. В Испании, Португалии и Греции фашистские или военные диктатуры полностью исчерпали свои возможности. Во всех этих странах коммунистические партии по-прежнему оставались крупнейшей организованной силой рабочего класса, действуя легально или работая в подполье. Вполне реальной стала выглядеть возможность исторического выхода за пределы зашедшего в социальный тупик капитализма всеобщего благосостояния в Северной Европе, где предвыборные ожидания создания коалиционных правительств левых сил совпали с идеологическим переходом к специфически западному плюрализму, провозглашенному еврокоммунизмом. Можно сказать, что ни разу со времен Освобождения не аккумулировалось столько надежд народа как в широких рабочих массах, так и в среде интеллигенции.
А в результате все закончилось везде одинаково удручающе. Одна за другой, хотя и разными путями, крупные коммунистические партии упускали свои возможности. Итальянская компартия растратила себя в бесплодных попытках установить отношения младшего партнера с основной организацией итальянской буржуазии, Христианско-демократической партией, разочаровав своих сторонников тем, что не пришла к власти, к которой стремилась. Французская компартия, опасавшаяся своего социал-демократического партнера, разорвала Союз левых сил, когда он был еще достаточно сильной организацией, приблизив этим провал на выборах в 1978 г., и только ради того, чтобы через три года после этого войти в правительство с теми же социал-демократами, но уже ослабленной и на второстепенных ролях. Португальская партия, единственная, отвергавшая еврокоммунизм, безуспешно пыталась захватить власть путем бюрократического путча и этим положила конец португальской революции. Испанская партия, которая была центральной силой в подпольном движении Сопротивления режиму Франко, сплотилась вокруг монархии, завещанной Франко, только для того, чтобы обнаружить, что ее вытеснила и численно превзошла социалистическая партия, при диктатуре остававшаяся совершенно пассивной. Такое скопление неудач было деморализующим ударом для всех тех, кто мечтал о новом дне европейского рабочего движения после ухода с Юга старого режима. Именно в этом заключались источник и смысл так называемого «кризиса марксизма». Эти определяющие факторы не имели почти ничего общего с его открытыми темами. Детонировало его, по существу, двойное разочарование: сначала в китайской, а затем в западноевропейской альтернативах накопленному к тому времени основному послереволюционному опыту XX в.— опыту СССР. Каждая из этих альтернатив предложила себя в качестве исторически нового решения, способного преодолеть дилеммы и избежать несчастья советской истории: однако в результате взлет каждой закончился возвращением к знакомым тупикам. Маоизму удалось добиться не намного больше, чем грубому восточному хрущевизму. Еврокоммунизм погрузился в то, что все больше напоминало второсортный вариант западной социал-демократии, стыдливо и робко занимая подчиненную позицию по отношению к основной традиции, берущей начало во II Интернационале.