Итак, если превратности еврокоммунизма были основной, долго скрываемой причиной смятения среди представителей романского марксизма, они же являются объяснением другого центрального противоречия той перспективы на будущее исторического материализма, с которой я начал. Необходимо помнить, что единственной важной областью, где проводилось мало или совсем не проводилось работы, относящейся к моим предсказаниям, была область марксистской стратегии. Я предположил, что возрождение массового рабочего движения и студенческой активности конца 60-х годов сделало возможным и предсказуемым воссоединение марксистской теории и массовой практики, единственно способное тогда породить вид революционной стратегии, которая была достижением классического марксизма в эпоху Октябрьской революции и отсутствие которой так долго наносило урон западному марксизму. То, что случилось на деле, было одновременно и близко к этому сценарию, и далеко от него. Разрыв между марксистской теорией и массовой политической практикой сократился, что оказало жизненно важное и плодотворное влияние на теорию, но звено, соединившее их, было преимущественно реформистским, а не революционным. Ход моих рассуждений в середине 70-х годов формально допускал такой вариант, как одну из целого ряда возможных комбинаций, но в заключение я недостаточно принял его во внимание. Несмотря на свою ограниченность, еврокоммунизм поставил в повестку дня марксистской теории практические вопросы перехода к социализму в условиях развитого капитализма. Очевидная опасность возникновения левых правительств с участием коммунистов во Франции, Италии и Испании заставила интеллектуалов-марксистов во всех странах Запада глубоко задуматься. Такое развитие событий весьма способствовало тому повороту к конкретному, которое, утверждал я, характеризует типичные формы исторического материализма, приходящие на смену преимущественно философской традиции самого западного марксизма. Там, где ранее отмечался явный недостаток политических, экономических и социологических исследований, сейчас их избыток. Но мало ценного появилось в области стратегии в строгом смысле этого слова. В то время как еврокоммунизм выдавал себя за «третий путь», как называли его итальянские представители этого направления между сталинизмом и социал-демократией, его реальная практика все больше походила на простое повторение печальной дороги назад к капитализму II Интернационала. На этом пути не могло возникнуть новой стратегической мысли. Что касается стран, лежащих вне сферы влияния еврокоммунизма, стран Северной Европы или Северной Америки, там не получило развития социалистическое движение сравнимых масштабов. В этих странах ситуация порождала иллюзии и не порождала возможностей прямо столкнуться с проблемой свержения власти капитала.
Надо отметить, что и альтернативная традиция революционного марксизма, характеризующаяся большим вниманием к стратегии и пониманием ее, обладавшая, казалось бы, потенциалом для основного вклада в разработку осуществимого перехода к социализму на Западе, оказалась на деле не более плодотворной, чем ее исторические соперники. Ответвление марксизма, берущее начало от Троцкого, выглядело достаточно сбалансированным, когда я писал «Размышления о западном марксизме», для того чтобы после десятилетий забвения вернуться в постсталинистскую массовую политику левых в развитых капиталистических странах. Всегда стоявшее намного ближе к основным заботам социалистической — экономической и политической — практики, чем философская линия западного марксизма, характерное теоретическое наследие троцкистской традиции дало ей явные начальные преимущества в новых условиях подъема народного движения и мировой депрессии, которыми было отмечено начало 70-х годов. Однако обещание, которое в ней содержалось, в то время не реализовалось. Концепции и умолчания еврокоммунизма основательнее всего критиковали в троцкистской литературе. Хотя полемический заряд произведений типа «От сталинизма к еврокоммунизму» Эрнеста Манделя обычно оставлял объект полемики без права ответного удара[3-24], эти негативные проявления непоследовательности и неправдоподобности основных позиций еврокоммунизма не сопровождались попытками создать обоснованный позитивный план борьбы с капитализмом на Западе. Задержка объяснялась излишней и надуманной приверженностью к парадигме Октябрьской революции, направленной против шелухи феодальной монархии, и слишком отдаленным теоретическим интересом к контурам капиталистической демократии, с которой большевикам никогда не приходилось встречаться.
[3-24]
Косвенным исключением из этого правила можно счесть интересный обмен мнениями между Никосом Пулантзасом и Анри Вебером в статье The State and the Transition to Socialism // Socialist Review. — 1978. — March — April. — P. 9—37.