— Вы немец? — спросила она. Хотя Рильке, писавший по–немецки, был, конечно, австрийцем. Вопрос этот поставил меня в тупик, ибо Рильке настолько принадлежит всему человечеству, что, по–моему, просто не воспринимается как австрийский поэт. Он — просто поэт, именно поэт и никто другой, поэт, умевший так воплотить чувство в слове, что в любом переводе, даже самом несовершенном, его стихи, казалось бы, изуродованные, все же остаются и прекрасными, и внутренне неповрежденными.
В период работы над"Часословом"(вышедшим в свет в 1905 году и, наконец, в 1998 году в Петербурге впервые полностью опубликованном по–русски в переводе Сергея Петрова издательством «Азбука–Классика») Рильке изучал русский язык, читал главным образом по–русски, путешествовал по России и даже пытался писать на русском
113
языке. В это время он чувствовал себя больше всего всё‑таки русским. В Париже и Медоне, работая с Роденом, он стал почти французом, в годы «Новых стихотворений» — греком, а в последнее десятилетие своей жизни — швейцарцем.
В книге Рильке, вышедшей в 1977 году в Москве в серии «Литературные памятники», авторы комментариев упрекают поэта за то, что в своем видении Бога он был далек от канонов, более того, выглядит еретиком. Конечно, еретиком Рильке быть не мог, ибо он не создавал богословских систем и вообще не занимался богословием, он говорил лишь о собственном личном чувстве Бога и об опыте переживания этого чувства. А здесь никаких канонов нет и просто быть не может.
В стихотворении «Утешение Илии» Рильке вспоминает о том, как Бог явился пророку
«неслыханным и небывалым вторжением в чуть слышном дуновеньи».
В"Дуинских элегиях"он возвращается к этому образу, но уже исходя из собственного опыта:
«Божьего гласа, конечно, ты не снесешь. Дуновенье хотя бы послушай, непрерывную весть, порождаемою тишиною».
Всё, что пишет Рильке, он посвящает по сути одной теме — Божьему присутствию в мире. Чувствует он Бога очень лично, не пытаясь вписать своё чувство в рамки той или иной традиции, но всегда и везде. В этом смысл напряженного твopчecтвa Pилькe.
Последний полёт
Вылетев 31 июля 1944 года с расположенного на Корсике аэродрома в направлении Лиона (города, где он родился!) для аэрофотосъемки, Антуан Сент–Экзюпери не вернулся с задания. Где настигла смерть этого человека, который, как утверждают биографы, с 1 августа был бы отстранен от полетов, и, следовательно, разбился в свой последний «летный» день, когда его друзьями для того, чтобы сохранить ему жизнь, уже было сделано все?
26 сентября 1998 года в 115 милях от Марселя рыбак Жан–Клод Бьянко обнаружил в скалистой бухте в вытащенных на борт своего судна сетях серебряный браслет с именами самого Сент–Экзюпери и его жены Консуэло.
Эта находка привела к тому, что после многолетнего перерыва были возобновлены поиски обломков самолета П-38, на котором разбился Сент–Экзюпери.
Ранее эксперты предполагали, что катастрофа имела место в районе Ниццы, затем пришли к выводу, что аэроплан пролетел еще как минимум сто километров и упал в районе Тулона. Теперь место его гибели было локализовано еще точнее: Сент–Экзюпери ушел еще на 60 километров к западу… Хотя, в сущности, в биографии писателя от этого ничего не меняется.
В находке Жана–Клода Бьянко важно другое — ее символический смысл. Через 54 года после смерти писателя, который был ровесником XX века (Сент–Экзюпери родился в июне 1900 года), в море обнаруживается принадлежавшая ему вещь. «Море огромно, а браслет так мал», — сказал Бьянко, который сначала не придал находке никакого значения, ведь рыбаки вообще находят в своих сетях самые разные вещи. Он спрятал браслет в карман и продолжал работу. И только дома решил отчистить его от грязи…
Как в море, так и в земле археологи находят тысячи предметов, самых неожиданных и порой замечательных, но с именами конкретных людей эти находки связываются крайне редко. Рассказанная Геродотом новелла о перстне тирана Поликрата вплоть до 26 сентября нынешнего года казалась очень далекой от действительности. А вот теперь браслет Сент–Экзюпери…