У мертвого Веневитинова отнимает его кольцо государственная машина — на завещание поэта можно просто наплевать, любовь — его личное дело, но перстень должен сделаться экспонатом. Браслет Сент–Экзюпери возвращает его читателям море, а вернее, сама планета, с которой поэт в смерти своей сливается воедино, ибо «земля еси и в землю отыдеши».
Сент–Экс (как называли его друзья) чувствовал планету Земля на уровне псалма: «Господь воцарился, да радуется Земля, да веселятся многочисленные острова…»
Такой не увидят ее потом даже космонавты, ибо они будут смотреть на Землю в условиях жесткого контроля над каждым их вздохом, при наличии непрерывной связи с центром управления полетами, тогда как Сент–Экзюпери оставался с ней один на один каждый раз, когда поднимался в небо.
«Каждый звук доходит до меня, будто какой‑то обращенный ко мне призыв, одновременно и ясный, и непонятный». «Объединяет только Бог, который сделался явью», — так писал он в «Цитадели», книге, которая была опубликована посмертно. Бог с точки зрения Сент–Экзюпери — это «узел, что все связует воедино».
Без Бога нет ни мира, ни человека, который, отказываясь от Бога, теряется и перестает быть самим собой. Историческое христианство, с точки зрения писателя, уходит в прошлое, но нам, людям XX века необходимо стать его наследниками, иначе — мы обречены.
Летчик, писатель, аристократ, Сент–Экзюпери остро ощущает новизну мира, о которой говорит книга Псалмов. «Нельзя купить за деньги то ощущение новизны мира, что охватывает после трудного перелета: деревья, цветы, женщины, улыбки — все расцветила яркими красками жизнь, возвращенная нам вот сейчас», — пишет Сен–Экс в одной из своих книг.
Писатель открывает, если так можно выразиться, христианство после христианства. Старая религиозность уходит в прошлое, но именно когда это становится ясно, ясным становится и другое:
«Каждый отвечает за всех. Отвечает только каждый в отдельности. Только каждый в отдельности отвечает за всех… И каждый принимает на себя бремя всех грехов всех людей», — так пишет Сент–Экзюпери в «Военном летчике». Подражание Христу?
«Вот мой секрет, он очень прост: зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь», — говорит Лис маленькому принцу. Сент–Экзюпери считает, что он наследует христианству, которого уже нет. Но так ли это? Если вдуматься в слова Лиса о сердце, то станет ясно, что перед нами не наследник христианства, а просто христианин, говорящий о Боге как‑то по–новому.
Антуан Сент–Экзюпери прекрасно знал, что принадлежит не одной лишь Франции, которую бесконечно любил, не Европе, и не Америке, принявшей его в годы войны, не Аргентине, бывшей родиной его жены, а своей Планете — Земле. «Какое воспоминание — эта ночь, подобная собору… Душа человека, раскрывающая свои стрельчатые своды и шпили… И мы — караван паломников, бредущих по черной, иссохшей, усыпанной звездами земле».
Мир прекрасен красотою готического собора, но только если в этом мире присутствует человек, который молча режет хлеб, словно совершая священный обряд. «Хлеб стал для нас средством единения людей, потому что люди преломляют его за общей трапезой… Вкус разделенного хлеба не сравним ни с чем», — восклицает Экзюпери во время войны, размышляя о том, что, кроме всего прочего, хлеб претворяется в свет.
Разве это постхристианство? Нет, здесь нет ничего, кроме евангельской правды, но только изложенной на языке летчика, который знает, что такое опасность, не по рассказам других…
Майор Сент–Экзюпери не вернулся с задания. Смельчак и поэт, он шагнул в вечность, о которой так хорошо рассказал в своих книгах. Его браслет — всего лишь маленькое напоминание об этом.
Люди и книги
Советский народ в брежневские времена газеты гордо называли самой читающей нацией в мире. Возможно, это и на самом деле было так, хотя при этом индекс запрещенных книг включал в себя тысячи наименований — сюда мог попасть любой автор, историк или философ, если он не был марксистом или верил в Бога, поэт, если он написал что‑то неподходящее или после 1917 года оказался в эмиграции. Мог оказаться в этом списке и любой писатель, не только Солженицын (что было хотя бы логично, ибо он был жестким критиком режима), но и коммунист Луи Арагон — за то, что он критически отозвался о вводе советских войск в Чехословакию летом 1968 года, оставаясь при этом и марксистом, и коммунистом, и атеистом. Читать, казалось, просто–напросто было нечего, и тем не менее люди все время читали.