Наркотический бред Артюра Рембо и пьяное бормотание Верлена, бодлеровские «цветы зла» и « furtivus amor » («украденная любовь»), то есть любовные свидания с чужими женами, у Овидия — все это составляющее той стороны жизни, которую принято если не прятать от людей, то во всяком случае, не афишировать.
Однажды, проходя по одному из парижских вокзалов вместе со старой монахиней, мы почти натолкнулись на юношу и девушку, которые прямо на полу в высшей степени страстно целовались. Я попытался отвернуться, а она очень просто произнесла одно слово: «pittoresque» — «живописно». И я понял тогда, что в этой картинке действительно было что‑то такое, что могло придать ей смысл, но только в сочетании со словом «живописно», прозвучавшим из уст человека чистого, самоотверженного, щедрого и полного любви и веры в Бога. Мне сразу вспомнился Лонг с его романом о Хлое и Дафнисе, а потом Гумилёв, сказавший однажды:
Может быть, мне и вовсе не надо героя,
Вот идут по аллее так дивно нежны
Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.
Элемент поэзии есть везде. Существует, однако, нечто, отличающее поэзию от поцелуев и просто шепота влюбленных. Что именно? Тогда на вокзале это был просто взгляд праведницы, коснувшийся этих молодых людей, теперь уже взрослых и, как мне почему‑то кажется, не потерявших друг друга.
В поэзии Горация это не только взгляд поэта, но и его мастерство. Он слышит «lenes sub noctem susurri», «нежный шёпот в час вечерний», и мастерски воплощает его в стихи. Читатели вот уже два тысячелетия знают эти строки, но до сих пор поражаются их свежести и новизне. Однако одного мастерства мало.
Ti amo. Граффити в Вероне
В Риме через автостраду, которая ведет из города в аэропорт, перекинуто, как и через любую другую автостраду, множество мостов. На арке одного из них от самого левого края вплоть до правого прямо над проносящимися под мостом машинами сделана наспех и поэтому довольно коряво надпись: «Antonella, ti amo. Luigi» — «Антонелла, я тебя люблю. Луиджи». Чтобы намалевать эти слова, надо было либо остановить движение, что нереально, либо ночью, когда на дороге нет полиции, повиснуть в люльке над дорогой, либо, рискуя быть сбитым другими машинами, подъехать к мосту с подъемным краном.
Разумеется, никто не знает, как появилась эта надпись. Ясно только, что Луиджи, которого тоже никто не знает, совершил что‑то вроде подвига. Четыре простейших слова зазвучали благодаря его безумию как настоящие стихи, не хуже сонетов Петрарки в честь Лауры, «Новой жизни» Данте или элегий Пропорция. Луиджи оказался достойным потомком поэтов Древнего Рима и средневековой Италии. А если бы эти же слова были написаны на листке бумаги в клетку, вырванном из школьной тетрадки, и переданы Антонелле во время урока — была бы это поэзия? Вряд ли. Поэзия невозможна без мастерства и без дерзновения — Луиджи сумел проявить и то, и другое. Мастерство, разумеется, не в традиционном смысле, но несомненное.
Гёте назвал архитектуру застывшей музыкой. Он взял этот образ у Симонида Кеосского, считавшего стихи говорящей картиной, а застывшим благодаря чьему‑то порыву или щедрости чьего‑то взгляда мгновением можно, наверное, назвать стихи сегодня.
Поэзия — своего рода мгновенное фото, но сделанное не аппаратом, а в безумии нелепого порыва. Луиджи вполне мог не подвергать свою жизнь опасности и не рисковать быть арестованным за нарушение порядка на автостраде, а ограничиться букетом роз или какими‑то другими подарками. Старушка–монахиня по всем правилам приличия должна была не заметить целующихся, а Горацию вообще следовало писать не о любовном шепоте, а о военных подвигах Августа. Что же касается Архилоха, то ему, безусловно, не надо было писать о том, как он позорно бросил щит во время битвы. Все в мире было бы чуть–чуть более разумным, но поэзии в нем не было бы.
Поэтическое произведение фиксирует абсолютную ценность какого‑то, быть может, на первый взгляд, и случайного момента реальности. Случайно брошенной фразы или взгляда. « Vides, ut altastet nive candidum Socrate», то есть «В снегах глубоких, ты видишь, стоит весь бел Сократ», — говорит в одной из од Гораций. Внимание читателя обращается здесь, прежде всего, на два слова «ты видишь» и «стоит» — поэт при помощи взгляда своего читателя фиксирует один только момент из жизни. Картинка оказывается неподвижной, но не в силу статичности мышления поэта, а благодаря своей мгновенности.