Иным бывает полезно охладить горячую голову. От мыслей, которым изо всех сил сопротивлялся Кедрин, веяло могильным холодом.
На этот раз я бросаю вызов божеству, думал он. Говорят, лишь мне, Избранному, дано сокрушить Ашара. Но смогу ли я? Госпожа всемогуща — но сможет ли Она защитить меня в стране мертвых? Или в тех пределах, куда я направляюсь, лишь Ашар властвует беспредельно?
Он покачал головой, пытаясь отогнать дурные предчувствия. Подняв к небу невидящий взор, он молча возносил молитву Госпоже, прося укрепить его. Камень, сжатый в кулаке, казалось, каждой гранью впечатался в его ладонь.
Прочь сомнения, приказал себе Кедрин. Сомнение порождает отчаяние, а отчаяние ведет к погибели.
«Я верну Уинетт. Я спущусь в Нижние пределы, сражусь с Ашаром и вырву ее из плена. Или погибну».
Он медленно разжал пальцы. К нему возвращалось спокойствие, окрашенное мрачной уверенностью. Взгляд снова прояснился. Высоко в небе, скользя в воздушных потоках, кружила пара ястребов. Свободные и горделивые, они парили в небесах, раскинув мощные крылья. Юноша следил за птицами, пока они не скрылись из виду. Тогда он опустил глаза. Над цветами порхали две пестрые бабочки — так же свободно и радостно.
Он так и не понял, был ли то знак Госпожи, но улыбнулся. На него снова снизошел покой, который после недавнего приступа отчаяния казался благодатью. Да, видя или вспоминая те места, где они с Уинетт бывали вместе, Кедрин неизменно испытывал боль. Но раз это неизбежно, сказал он себе, пусть боль станет источником силы. Воспоминания о том, сколько они пережили вместе, будут поддерживать его решимость — пока он не достигнет своей цели.
Какое-то время Кедрин наблюдал за бабочками — пока тени не легли поперек дворика. Вскоре сумерки начали сгущаться, и все растворилось в них. Кедрин поднял глаза: солнце уже почти село, небо на востоке стало совсем темным. Он поднялся и осторожно потянулся. Тело уже не казалось одеревеневшим. Это было настоящее блаженство. Похоже, подумал Кедрин, бок заживает с каждой минутой. Значит, скоро можно будет отправляться в путь.
Стукнула, отворяясь, дверь. Звук заставил его резко обернуться, рука сама скользнула на рукоять кинжала, висящего у пояса. Но тут во дворик вошли Тепшен Лал и Браннок.
Кедрин и прежде не раз замечал на лице кьо торжественное выражение, но на этот раз Браннок тоже выглядел так, словно пережил нечто значительное. Его обычная беззаботность сменилась неожиданной суровостью.
— Герат уже закончила? — поинтересовался Кедрин.
Тепшен покачал головой.
— Не совсем. Она говорит, нужен еще день или два.
Взгляд Кедрина сам собой возвращался к Бранноку.
— Вы… изменились.
Полукровка ухмыльнулся. Его лицо снова приняло обычное выражение, и лишь в темных глазах затаились следы недавней отрешенности.
— Похоже, и впрямь так. Любопытное было… приключение.
Дальнейших объяснений не последовало. Кедрин вопросительно поглядел на кьо. Тот пожал плечами.
— Я ничего не помню. Герат зажгла ароматические свечи… Мы сидели почти в полной темноте, и Герат пела. Похоже, ее голос и погрузил меня в забытье. Это было как сон.
Браннок кивнул и, раскинув руки, широко потянулся.
— Мне будто сил прибавилось, — проговорил он. — Словно во мне что-то спало, а теперь пробуждается. И видеть я стал так ясно! — он с изумлением повел головой, оглядывая дворик. — Ты знаешь, какая-то… уверенность. Это и есть то, что дает талисман?
— Уверенность? Пожалуй, — Кедрин кивнул. — Я бы сказал — убежденность. И сила, чтобы действовать.
— Прекрасное чувство, — сказал Браннок. — Оно изгоняет сомнения!
— Правда, не изгоняет голода, — заметил Тепшен.
— Что правда, то правда, — торжественно откликнулся полукровка.
И они отправились прочь, чтобы где-нибудь перекусить.
Через три дня, благодаря стараниям Герат, ребра у Кедрина срослись окончательно. Огромный синяк исчез без следа. Юноша чувствовал себя сильным и ловким, и снова его снедало нетерпение. Старшая Сестра объявила, что Тепшен и Браннок тоже готовы отправиться в путь. Она обеспечила им самую лучшую защиту, какую могла. Назавтра было решено покинуть Генниф. К этому времени Кедрин приготовил послания в Андурел: официальное сообщение о своих намерениях и письма, адресованные лично его родителям. Герат добавила к этому некоторые собственные распоряжения и записи, и посылку вручили Галену. Лодочник был все еще прикован к постели. Отъезд друзей опечалил его, но прощание было сердечным, и все четверо не скупились на добрые пожелания. Герат намеревалась в сопровождении Эшривели последовать за Кедрином на север, до Высокой Крепости.
— Именем Госпожи благословляю вас, — сказала Старшая Сестра, прощаясь с друзьями. — Да не покинет Она вас и хранит от зла, и да поможет достичь цели и вернуться невредимыми.
— Да будет так, — твердо произнес Кедрин, и оба спутника эхом повторили его слова. Потом все трое подошли к коновязи, готовые немедленно отправиться в путь.
В этот миг Эшривель приблизилась к Кедрину. Ее рука с трепетом легла на его плечо, голубые глаза смотрели тревожно. Он редко видел принцессу с того утра, когда она так смутила его своим неожиданным визитом. Тогда она, казалось, желала что-то сказать ему, но не решалась. Опасаясь сам не зная чего, Кедрин как мог избегал ее все это время. И вот теперь он снова видел в ее взгляде страх и обожание, которые так хорошо помнил по Андурелу.
— Да хранит тебя Госпожа, Кедрин, — проговорила Эшривель. — Я не хочу потерять тебя.
— Благодарю тебя, — откликнулся Кедрин, скрывая улыбкой нетерпение.
— Я…
Она не договорила, быстро подалась вперед и коснулась губами его губ. Затем, вся вспыхнув, стремительно повернулась и почти бегом устремилась к наблюдавшим за ними Сестрам.
Кедрин вскочил в седло, твердо решив как можно скорее забыть эту сцену. Он поднял руку в прощальном жесте и пришпорил коня. Копыта зацокали по булыжной мостовой. Трое всадников летели прочь из Геннифа, на север. Их путь лежал вдоль Идре, к Высокой Крепости, навстречу судьбе, что ждала их впереди.
Глава 7
Уинетт пробудилась вся в поту. Понемногу ее сознание прояснялось, но когти ночного кошмара все еще не отпускали его, словно безумие норовило пустить корни в ее мозгу. В течение долгих мучительных мгновений она вновь переживала недавний ужас. Вот из темнеющей в сумерках Идре поднимается голова чудовища. Огромные рубиновые глаза приковывают в себе взгляд; парализованная страхом, она может лишь наблюдать, как жуткое создание вырастает над недавно спокойными водами. Вот тварь атакует Кедрина; Тепшен Лал и Браннок отлетают в сторону, точно куклы, отброшенные капризным ребенком. Огромная голова нависает над палубой, потом тварь всей тушей обрушивается на нее, круша корпус суденышка и давя людей. Эшривель вопит, тут же раздается яростный рев Кедрина. Вот Гален Садрет, отбросив в сторону Кедрина, падает, снесенный новым ударом. Кедрин беспомощно скользит прямо в пасть чудовища, разверстую, как жерло. Кажется, само время замедляет свое течение, словно замирая в ужасе. А она делает шаг к двойному частоколу страшных клыков и кричит, и зловоние бьет ей в ноздри. Челюсти смыкаются, вокруг нее только тьма и запах разложения.
От собственного крика Уинетт окончательно проснулась и открыла глаза.
Ярко сияло солнце, вокруг благоухали цветы. Уинетт обнаружила, что лежит обнаженная и все еще сжимает в руке талисман. Происходящее казалось слишком неправдоподобным, чтобы в него поверить. Уинетт заморгала, потом провела рукой по векам и вытерла лоб. Эти несложные приемы, которым учили в Общине Сестер и которыми она пользовалась не задумываясь, помогали успокоить тело и душу.
Что происходит? Она все еще жива? Или это и есть иная жизнь, обещанная тем, кто верен Госпоже? Если так, то почему здесь все так похоже на мир живых — и солнце, и цветы? Да и сама она вся в поту. Пот? Она опустила глаза и обнаружила, что укрыта немного сбившимся покрывалом из тонкого белого атласа. Уинетт почти инстинктивно натянула край на себя. Конечно, она жива. Дыхание заставляло ее грудь вздыматься, а тонкая ткань, намокшая от пота, прилипала к коже. Уинетт легко зажмурилась и несколько раз глубоко вздохнула. Однако любопытство, смешанное со страхом, заставило ее вновь открыть глаза и осмотреться.