Вот тут-то и пришло из Орокуна в институт письмо с просьбой прислать кого-нибудь, помочь отладить технологию на заводе силикальцита. Когда-то в моей лаборатории делались опыты с их песками, я подписал положительное заключение. И вот — такое письмо.
Просьба несложная, можно было бы послать любого инженера, но я выпросился сам.
Зачем?.. Наверное, чтобы бежать от праздных, ненужных мыслей. От себя. Вот так же, как бежит от себя этот мой небритый попутчик с воробьиными глазками.
Сравнение было обидно, я старался не слушать соседа, но все же отдельные слова доходили до сознания.
— У меня характер твердый!.. Как студень. Если сто грамм выпью — уже не работник… А лучше сварщиком пойду. Не пыльно, опять же держак — триста граммов, рука не отломится… Я этому Митьке и говорю: «Черта мне в твоем «Москвиче»! Через год приеду на своей «Волге» — на спор!» А что? С моей-то квалификацией? Приеду! И в отпуск — на Кавказ, на своих колесах, суп пити, соус барбарис, вино «Черные глаза», — и тут он пропел:
Самолет стал снижаться. Дверца в кабину была распахнута, я видел плечо радиста. Он кричал:
— Дай силу, направление ветра!.. Что?.. Плевать нам на твое разрешение, мы все равно сядем! Говорю, ветер дай, ветер! Понял?.. Ну, вот так…
Один за другим мы пробивали слои облаков. Первый — кипенно-белый, бугристый, на мгновенье вдали мелькнула немыслимо яркая полоска синевы. Но тут же справа и слева, снизу, обступила самолет грязно-серая пелена. И так — пять, десять, пятнадцать минут… Муть за иллюминатором становилась бесконечной, отливала зловеще-черными красками. Ниже, ниже… Крыло самолета теперь не казалось изящным, оно было равнодушно-тупое и серое, как шкура носорога. «А может быть, тучи упали на землю, мы рухнем вместе с ними, земли вообще не будет?.. И ничего нельзя сделать! Надо покорно сидеть на нелепом ящике. Все бессмысленно, как уличная толпа».
Стало страшно. Мой сосед икал, глотая слюну.
Но секундой позже — внезапный просвет. Сразу, совсем рядом открылась невысокая сопка. Блеклая зелень лиственниц была радостной. Самолет мягко шлепнулся на взлетную полосу, замелькали мимо грязные лужи.
Главный инженер алмазодобывающего рудника прислал в порт за мною «газик». Как только машина поднялась на сопку, выглянуло солнце. Вечерело. Шофер сказал:
— На севере погода как женщина: семь пятниц на неделе.
Мы ехали так быстро, что солнце скакало между островерхими лиственницами. Деревья были хилые. Стояли они на коричневых каменных плитах, лишь кое-где прикрытых подтеками высохшего белого мха.
В кабинете главного инженера Алексея Петровича Кравченко сидели люди. Длинный, худой, он поднялся ко мне навстречу.
— Простите, что сам не встретил. Я сейчас, как бог, един в трех лицах: начальник наш и его заместитель в отъезде…
Кравченко был молод — лет тридцати пяти — и говорил, стесняясь, должно быть, этой своей молодости, угловатости, объяснял, как много значило мое «добро» орокчонскому силикальциту, как важен мой приезд сюда.
— Вы нам год жизни дали! — сказал он взволнованно.
Я не понимал пока, почему и кто дал им этот год, и, естественно, пытался объяснить, что ничего особенного наш институт не совершил: консультация, каких много, обязанность, за которую мы получаем зарплату. Так оно и было на самом деле.
Кравченко с некоторою даже досадой отмахнулся от моих слов и, еще раз извинившись, попросил подождать, пока отпустит людей.
— Так договорились, Иван Сидорович? — спросил он лысого, безбрового толстяка с глазами навыкате.
— Я на Севере кучерявым стал, — мрачно ответил Иван Сидорович и погладил затылок, — но никогда в таких случаях мы леса не делали. Вы ставите под угрозу пуск фабрики!
— Знаете что? В детстве у нас такая игра была: соберутся человек десять, кирпич вверх бросят: «На кого бог пошлет!» — и врассыпную. Много раз бросали, и ничего. А все-таки один из десяти до сих пор инвалидом ходит.
— Мне ваше детство, ваши проповеди не нужны! Мне нужно…
— Проповеди?.. Что ж, ни один поп, проповедуя добродетель, не станет ругаться матом. А вы меня заставляете это делать. В конце концов за технику безопасности я отвечаю так же, как и за пуск фабрики, и из-за вашего аврала распоряжения Фридмана отменять не стану! Надо было раньше думать о лесах.
— Раньше? У меня участок программу целого СМУ выполняет! Крутишься, как…
— Все! — опять перебил его Кравченко. — Земной шар тоже крутится. Считайте, что разговора нашего не было.