Такое вот сумасшедшенькое небо.
А внизу — на бесконечных увалах, горушках — черная, этим странным ночным днем черная щетина тайги. Как тревога, предостережение.
«Какой-то восторженный, что ли?.. Каша в голове», — подумал я о главном инженере.
Тут в дальнем конце поселка раздались два звонких удара колокола, и изо всех домов, брусчатых, обшарпанных, стали выходить нелепо одетые люди. Мужчины в черных костюмах, нейлоновых рубахах и галстуках, женщины в открытых вечерних платьях. Чулки — каких только не было здесь чулок! — ажурные, со стрелками, безразмерные, со швом и без шва, ярко-синие, зеленые, простого телесного цвета и белые — как будто вышагивали не ноги, а нитяные шпули…
Все держали в руках зеленые ветви карликовой березы с мелкими клейкими листочками и отмахивались ими, как веерами, от комаров. Комары жалили их, гнали прочь, но они шли неторопливо по развороченной бульдозером улице, по грудам камней, осторожно обходя грязные лужи, высоко, как цапли, поднимая ноги.
И все это шествие свершалось в тишине, абсолютной тишине. Только и слышно было, как зудел гнус и вдали, где строилась фабрика, редко, протяжно, словно болотная выпь, ухал пневматический молот, вбивая в вечную мерзлоту железобетонные сваи.
Диковатое, ненастоящее небо вверху… Опять звонко ударил колокол, и вереница людей двинулась чуть быстрей, запрыгали в руках зеленые вееры-веники.
Меня еще качало от усталости после бесконечного перелета сюда, двух пересадок, взбалмошного разговора с Кравченко, в голове гудом гудели авиамоторы и чьи-то голоса. Я очумело смотрел на действо, разворачивающееся передо мной, оно показалось мне почти мистическим: та же московская толпа, уместная там, на асфальте, и столь фантастическая здесь, — близко, за двумя рядами домов стояла тайга, небо зловеще и насмешливо играло красками. Словно прилетел я к тому же, от чего бежал, только тут все выворочено наизнанку.
Ничего не понимая, я пошел вслед за толпой. Короткая улочка — метров пятьсот, а в конце ее — длинный низкий сарай. Над входом висел колокол. Люди, едва не касаясь его головами, заходили в сарай. «Масоны, что ли?» — подумал я.
Молчаливые, сосредоточенные, они бросали быстрые, косые взгляды, оценивая туалеты друг друга.
Наконец на черной стене — из пазов между бревнами торчал мох вместо пакли — я разглядел синюю афишу:
Сарай был клубом; настоящий клуб, большой, пока только строился.
Я даже рассмеяться не смог, побрел в гостиницу.
Гостиница переоборудована из бывшей опытной фабрики геологов. В моем номере был когда-то рентгеновский кабинет, и окна — чтоб легче затемнять — круглые, как корабельные иллюминаторы. На желтых шелковых занавесях блуждали красные ненатуральные лучи солнца. Я никак не мог заснуть. Казалось, комната качалась, плыл корабль, незнамо куда… Невдалеке от гостиницы, за редким лиственничным леском была дорога, шли по ней МАЗы, груженные металлом, оборудованием, брусом. Невидимые, они надрывно ревели за окном, как какие-то допотопные чудища. И только один затихал, как вслед за ним, издали начинал глухо рычать следующий, вой его усиливался до невыносимо высокой ноты, скрежетали коробки передач, клацали на выбоинах стойки прицепов. И некуда деться от этих звуков, была в них какая-то враждебная непреклонность.
Я знал: хорошо, что солнце, — шоферам легче. Сейчас от них зависит невероятное дело, которое затеяли на Орокуне. Да, действительно невероятное. Орокунцы сами — без всяких приказов свыше — в пятистах километрах от поселка на реке Амге начали осваивать месторождение: его алмазы нужны были стране уже сейчас. Кравченко изменил проект фабрики, и теперь можно было не дожидаться, когда протянут туда линию электропередачи. Они рассчитывают взять первые алмазы осенью. Важно только, пока не прошла высокая вода на Амге, забросить к пристани нужные материалы, а дальше тащит по реке баржи специально сконструированный буксир-толкач — он может пройти даже над порогами.
И вот потому-то по ночам, когда на руднике высвобождается часть машин, идут, идут они одна за другой по пыльной коричневой дороге, по лежневке, хлябающей бревнами в болоте, к Амге. Успеть бы в паводок — двумя неделями позже баржам пути по реке не будет.
А еще я знал теперь, что стены, перекрытия амгинской фабрики будут сложены из блоков благословенного нами силикальцита: не надо ждать алюминиевых панелей, которые еще и не начали делать где-то в Иркутске, — «вы нам год жизни дали»… И от меня зависит теперь, сможет ли удвоить свою производительность завод силикальцита в Орокуне. Кравченко пошел на риск: все блоки вот уже месяц идут только на Амгу, а здесь их тоже ждут как манны небесной, и если не переоборудовать завод, то строительство первого в Союзе города с микроклиматом — зимний сад, люди в одних пиджачках ходят по улице, когда рядом — пурга, мороз в шестьдесят градусов, — строительство это встанет, как говорят, под угрозу.