Тулума́ шириной всего-то метров сто, а берега нет, как не было, кажется река бесконечной, как плотная темень кругом.
Но вот рев мотора стал явственней, и толчки ушли под брюхо машины, а передок заскользил, зашуршал по обкатанной мелкостной гальке.
Все!..
Павел выключил дизель и откинулся на сиденье. Ломило плечи.
С минуту он посидел так, а потом выбрался на подножку.
КРАЗ Огудалова без прицепа — потому и зовут тягачом — уже съезжал в реку. В желтых отсветах электросвета Тулума́ кипела. А ближе к фарам, на бурунах, на самых их вершинках высверкивали белые льдинки шуги. Будто множество белопузых мальков выпрыгивало из воды, спасаясь от ревущего, диковинного чудища — КРАЗа. Стаи мальков, тысячи рыбешек! Река, как частая сеть, просто-таки набита ими. Наверно, поэтому и была вода такой тугой, плотной с виду, поэтому так нехотя двумя округлыми волнами раздвигалась перед машиной, словно выросли у радиатора пышные, повитые сединой усы. А все же тягач шел споро, и новые стайки рыбешек-льдинок разбегались, расплескиваясь о него.
Это было зрелище! Может быть, из-за таких вот минут и шоферил Павел: не важно, что, куда везут; важно только, что ты хоть на минуты с машиной вместе кажешься себе всесильным.
Павел уже отгадал в кабине белое прыгающее пятно — лицо Семена, как вдруг тягач, будто кто потянул его тросом вбок, плавной дугой съюзил влево и тут же ухнул на полметра вниз. Взлетели вверх желтые брызги, мотор взревел надсадно и задохнулся, будто и звуки тоже ушли под воду.
Так неуютно тихо стало, не по себе тихо, что показалось, река вовсе умолкла. Но мгновеньем позже на каком-то камне шуга, должно быть, сбилась в комок, в прореженную просветь нарождающейся льдинки, и тут же вода взбурлила под ней, пробурчав недовольно, и звякнула льдинкой; река зашумела ровно.
Чавкнула дверца машины над водой, и Огудалов, матюкнувшись хрипло, крикнул:
— Труба дело, Пашка! Самому не выбраться. Давай буксир!..
Осталось им всего-то час ходу, а там — поселок, дом. А дома-то все готовятся к празднику, иные небось уже и празднуют, о другом думать забыли.
Только они, шоферы, как нелюди.
Павел представил себе свой дом — пятиэтажное сито светящихся окон. А в них гремят радиолы. «Шумный все-таки дом», — подумал он себе в утешенье и, вздохнув, полез в кабину.
Тут-то он и сделал ошибку, из-за которой случилось все последующее: и то, что задержался утром в гараже, и что именно его нашел там Копцов, отец, и что поехал с ним в лес… И это, и дальнейшее он делал по необходимости, не мог не делать, а вот в эту минуту оплошал.
Ему надо было развернуться и въехать в реку передом: передок бы легче удержать на броде. А уж вытаскивать Огудалова — задним ходом, чтобы прицеп был ближе к берегу, здесь бы он не забуксовал.
Но воз длинный — двадцать метров. А чуть не вплотную к галечной косе — березняк. Развернуться — попыхтеть надо. И не то чтоб поленился Павел, а вспомнил опять о доме и сразу сдал машину назад.
С этого все и началось.
Едва въехав в реку, прицеп потащил машину в сторону, Павлу в темноте не видно этого, и минутой позже КРАЗ плотно всеми своими левыми колесами сел в ямы, да так, что вода хлестнула в кабину, захлюпала под резиновым ковриком.
С полчаса Павел пытался выбраться. Река бурлила, стремительно огибая радиатор, и казалось, что это не она, а машина двигается. Потихоньку, но двигается! И он выжимал-выжимал газ, пока, наконец, мотор не заглох, — кончилось в баке горючее.
Запасной был под кузовом, наполовину в воде. Павел снял сапоги, брюки, встал на подножку и, держась за торец ближнего бревна на возу, потянулся к баку, к кранику. И уж достал его округлое ребрышко, как сорвался и ухнул по грудь в воду.
Конечно, сейчас смешно было бы рассказывать все это. Главное, тянулся он к кранику зазря: то ли вода в трубку попала, то ли еще что, но горючее в бак не пошло. Да и вообще — он не поленился ощупать дно босыми ногами, обжигая их о скользкие камни, — машина сидела так, что своим ходом ее не вытащить.