И не то что Сарычев жалел о давно сделанном — нелепо было конкурировать с женой, да и всегда работа в суде казалась ему живей, необходимей, чем в школе. Он любил говорить: «Мое дело теперь делать историю, а не судить. Делать!»
А все же часто он видел, что смог бы провести урок лучше жены, и в своих сегодняшних неудачах как-то неизбежно винил ее: вот если бы не она, то… Они часто ссорились из-за этого.
Как только пришли гэсовцы, в поселке стало три средние школы… А только с самого начала все у гидростроителей покатилось как-то не так.
В первое же лето случилось скандальное дело.
Под будущую автобазу гэсовцы отрезали хороший кус поселковых огородов. Правда, еще с марта заплатили за землю и предупредили — тут в этом году ничего не сажать. Но уж месяц кончался, а в огородах прошлогодние бутыли стоят. Стройке не хватало денег, и кто знал, когда доберется она до своей автобазы!
Посельчане посадили картошку.
И вот в июле, в одно распрекрасное утро, только солнышко из-за тайги вывалилось, пришел пахать эту картошку бульдозер.
Бабы бульдозериста в колья взяли.
Кто прав?
Вроде бы по всем статьям — гэсовцы. Да ведь и баб понять надо: половина поселка — служащие, охотники, рыбаки, они этими огородами досель жили и иной жизни видеть не могли. А тут на тебе! Ботва уже в рост пошла, и труд их, добро под нож пустить!
Спасибо, бульдозерист оказался резвый на ноги, отделался синяками — удалось замять дело.
А потом пошло и поехало! Драки и хулиганство, и служебное воровство, и нарушения техники безопасности…
Вчера — новая история.
Второй год в поселке сухой закон, водочка, как говорят, в лакированных сапожках ходит. А все ж напились плотники в общежитии, напились чуть не до беспамятства, и один, верзила лет сорока, задрался с мальчишкой, вовсе к ним не участным, трезвым. Мальчишка — хлюпик, только и силы в нем — упрямство. Заскочил в комнату, схватил ружье, кричит: «Не подходи!» — а у самого уж кровяка из носа. Верзила небось думал — пугает. Прет себе!
Выстрел. Смерть.
Самооборона? Но ведь не до смерти забили бы мальчишку! А он человека жизни решил.
Впрочем, верзила этот такой, что быка кулаком повалит.
Кто прав? Кто виноват?
А может, виноваты свои, поселковые? Они самогон и раньше гнали, а теперь такую промышленность, торговлю открыли, река не нужна: перваком турбины крутить можно.
В газетах, журналах спор: город, цивилизация нравственные устои в деревне шатает, или, наоборот, крестьянская, кулацкая хватка рабочему сердце сушит?
Все это — слова, лиственничный лес. Пока до таких корней докопаются, ни цивилизации, ни деревни не останется. А Сарычеву каждый раз вопросы конкретные решать, и что там ни говори, только одно ему ясно: чистое дело надо чистыми руками делать. А отмыть руки можно одной лишь строгостью. Если кому затямится вшивым ходить, так не грех и силком его в изолятор затащить. Иначе тиф здоровых покосит.
Вот и этот, Родионов, — какая-то свербящая фамилия! — задавил человека, а сам о новоселье толкует, как, стало быть, на полу сидя, водочку пили. А в зале ржут, довольные.
И даже Якушева, присяжная, улыбалась.
— Подсудимый! — вскинулся Сарычев. — Опять вы не о том толкуете! Ближе к делу!
«Что он на меня у́ркает? Как это не о том? — удивился Павел. — Именно, что о том!»
Иначе как объяснить, что не за деньгами и в праздник, и после бессонной, тяжелой ночи, продрогший так, что самому впору в яму, под паропровод лезть, он согласился ехать с Копцовым? Согласился, хоть ничего не обещал раньше: Копцов сговорился с другим шофером, а тот забусал с вечера, а больше в гараже никого не было. У него, у Копцова, весь расчет был на выходные дни. По просьбе трудящихся — четыре подряд, когда ж еще и браться за свой дом, если не сейчас.
«Как медведь у́ркает, даром, что — кожа да кости…»
Но была и секундная благодарность к судье: окриком своим он помог Павлу перевалить одно деликатное обстоятельство.
Поехал Павел без путевки. Это уж потом, после случившегося, начальник гаража, оберегая больше себя, чем подопечных, переправил путевку, выписанную загулявшему шоферу, на фамилию Родионова.
Конечно, без путевки Павлу нельзя было из гаража трогаться. Но он не мог не сделать этого, как не мог на тулумском броде оставить в одиночку Семена Огудалова.
И если по-человечески, это тоже было в его пользу. Но узнай судья о фальшивой путевке, это уж точно — видеть Павлу небо в частую клетку.
Так что лучше — сразу о том, как приехали в леспромхоз.
Большая поляна с высокими пнями. Утром выпал снег, и пни были похожи на замерзших, нахохлившихся ворон. Два штабеля бревен: початый, рассыпанный, и второй — повыше человека.