Дорогу-первинку проложил поджидавший их кран. У него, видать, была новая резина; рубцы в колеях отпечатались глубокие, четкие, лишь на донышке их талый снег перемешался с черной пудрой земли.
Автокран уже стоял наготове, напротив штабеля-развалюхи. И Павел — задним ходом: свертков с дороги не было — поставил КРАЗ между ним и бревнами. Ему махал рукою, командуя, парень в солдатской одежде, без погон, — сын Копцова, Алексей.
Кран потянулся стрелой через лесовоз, и пошла работа.
Шофер автокрана Аверкин сидел в кабине, а суетился, кажется, больше всех, покрикивал:
— Кривулю-то эту отбрось, ясное море! А то дом брюхатый будет. Лучше уж невесту такую Алехе, чем дом.
Младший Копцов похохатывал. Зеленый форменный ватник был ему коротковат, от этого Алексей казался задастым. И лицо у него было вислогубое, дурашливое.
А старик оглядывался на пустую дорогу, сомневался:
— Подряд велено. Как же?..
— Праздник, ясное море! Кто нам сейчас указ? Если только медведь — мерин бескопытный, так и он сейчас в берлоге с похмелья храпит!
Аверкин был похож на старика: оба сухонькие, без перчаток — длиннопалые, в грязно-серых заячьих — то ли кошка под зайца? — шапках. Только лицо у Копцова круглое, озабоченное, а у шофера — скулы углами, глаза маслянистей.
Алексей катал бревна, вскидывая задом, как игривая бабенка на танцплощадке, и выпрямлялся, дышал, раскрыв рот, после каждого усилия, словно надышаться не мог. Не от усталости, а так, от удивления, что ли. Павел еще подумал: «Вот рохля… А погуляет он сейчас, после армии-то!» — и почему-то пожалел его.
Рассыпанной кучи на полный воз не хватило. Надо было починать второй штабель, высившийся также обочь дороги, позади КРАЗа.
Присели передохнуть на бревно-кривулю, отброшенное в сторону.
Старик Копцов принес из кабины лесовоза брезентовую сумку, которую давеча, в гараже, поставил под ноги, и вынул из нее завернутые в бумагу розовые шанечки — пироги с тертой черемухой и поллитра «московской», И уже взялся за жестяное ушко пробки, но Павел ухватил его за руку.
— Это не надо. Вам с сыном успеется, а нам вообще нельзя. Так что ль, Аверкин?
У того серые глаза поскучнели.
— Оно конечно. Ешь и пироги, да хлеб вперед береги, — сказал он и откусил шаню. Кадык у него дернулся, будто наждаком горло царапнули.
Павел, чтобы успокоить его, добавил:
— Темнеет уже.
А тот опять сприбаутничал:
— Ночью-то все дороги гладки.
Алексей опять хохотнул, губы у него были мокрые, а лицо — как шанечка. Глядя на него, и старик посмеялся, стал рассказывать, как в новом доме отрядит он сыну отдельную комнату: «Хватит, мы помыкались, у молодых иное житье должно быть. Теперь жену мобилизуй, заживем коммуной! Глядишь, тогда — еще пристройку прирубим. Вдвоем-то нам теперь все легше!»
Алексей не отвечал, только похохатывал, глаза у него были сытые, добрые, как у телка. И видно было, что отцу все в нем нравится: и розовое лицо, и уважительное к старшим помалкиванье, и даже это его дурашливое похохатыванье, в котором будто бы был намек на что-то нечистое. Теперь Павлу старика стало жалко: «Он еще хлебнет лиха с мальцом, до времени тот отмалчивается…»
А старик, растрогавшись, светясь мелкими морщинками, будто бы невзначай взялся опять за бутылку, но Павел отнял ее и поставил на снег, к бревну.
Поляна как бы сузилась, снег стал серым. И все было буднично, просто: мятые пироги на бумаге в масляных пятнах, и руки — черные рядом с ними, и темный, хоть и нечастый лиственничный лесок поодаль, тишина… И даже мысли о доме, о предпраздничной суете отлетели, словно нету ничего на свете и не будет, кроме таких вот, неспешных сумерек, черных бревен, заляпанных снегом, походной еды и дороги, исчезающей среди деревьев.
Обговорили, как действовать дальше.
На поляне там и сям — эти пни, похожие на ворон. Дорога узкая. И чтобы дать развернуться Аверкину, поставить автокран к новому штабелю, Павлу ничего не оставалось, как проехать метров на двадцать вперед, выждать и уж потом, как и прежде, подать лесовоз под погрузку задним ходом.
Он пошел к кабине и, когда поднимался на ступеньку, краем глаза заметил: те, трое, еще сидят на бревне, жуют.
Щелкнул стартером, мотор тут же взревел — послушный мотор. Павел дал ему прогреться и посдвинул назад ручку скоростей, тихонько нажал акселератор. Почувствовал, как воз, колыхаясь в колее, плавно попер на кабину. Это всегда поначалу движенья было такое чувство — будто груз катит отдельно, и надо крутануть пару раз баранку, чтобы КРАЗ с прицепом стал одним целым.