Выбрать главу

Кто-то еще пояснил:

— Он уж и запахи тоже не различал, даже табачный. Ему поэтому «Новая Европа» — и та нравилась…

«Новой Европой» на лагерном языке назывался силос, которым кормили нас, приготовленный из прошлогодних капустных листьев, собранных весной на полях.

Кто-то еще и крикнул:

— Небось он и поджег, Кемпке! — но хотя был в этом домысле шанс к спасению нашему, всем стало неловко за крикнутое.

Чемберлен вытянулся против нас, похлестывая стеком по сапогу. Только это и выдавало его волнение. Да усики еще чуть заметно подергивались. А говорил он размеренно-нудным, деревянным голосом:

— Если сейчас же поджигатель не назовет себя сам, будут расстреляны все, на месте! — он повторил условие трижды.

Но убедили-то нас, что так оно и будет, что пустят в утиль всю команду, не повторы, а больше всего — будничная для рапортфюрера, бесцветная интонация сказанного.

Что ж, это и были будни.

Строй молчал.

— Я считаю до пяти! — сказал рапортфюрер и сделал знак рукою солдатам. Они подошли ближе, приподняв автоматы.

— Ein!.. — начал Чемберлен.

— Не надо считать! Я поджег лесопилку, — перебил его глуховатый голос, такой знакомый, что я не поверил ему, однако успел подумать с оторопелым ужасом: «Почему мы не вместе, не рядом стоим, почему?.. Как, когда мы оказались врозь?..» А он уже вышагнул из общего строя, стал виден всем, и теперь уж его не вернуть было, и ничего не оставалось, как увериться: это говорит Лео.

— Ты? — Чемберлен удивился и быстро прошагал к нему, восклицая: — Ты?.. Проповедник добра?.. Я не верю! А-а, ты хочешь спасти других ценою собственной жизни — вот что! Но тогда сперва расстреляют тебя, а за тобой — всех, всех! — и рапортфюрер рассмеялся хрипло.

— Нет, это сделал я, — твердо произнес Лео. — Один. И мне одному нести наказание.

— Но тогда попробуй объясни, почему ты это сделал!

— Потому, что я — русский.

— Русский?.. Ты врешь! Ты — француз!

— Нет, я жил во Франции. Но я русский, — Лео говорил, как всегда, очень тихо. Но почему его так хорошо слышали все?..

До сих пор он объяснялся с Чемберленом по-немецки. Но тут, даже не повернув головы к переводчику, приказал ему по-русски:

— Объясни Чемберлену, что настоящее мое имя не Лео, а Алексей, а фамилия — Панин, что я — сын российского эмигранта. Апатрид. А все же я — русский и именно поэтому поджег лесопилку.

Но важно было даже не то, что он говорил, а как говорил: ему нельзя было не поверить. И это почувствовали все, в том числе — Чемберлен.

Нельзя?.. Но я-то знал: мы все время были вдвоем с Лео, он никуда не отходил от машины, от меня… Тут я вспомнил его вчерашнюю фразу: «Нынче славное сделано дельце, и можно позволить себе гулевую ночь…» Пожар был и тем самым «дельцем»? Но как это могло быть?.. Какой-нибудь часовой механизм, замыкание, вспышка, и что-то там не сработало… Наверное, должно было ночью сработать, но…

Какая все чепуха! Если ночью, то почему не вчерашней, а сегодняшней? Какой же смысл растягивать время, самому увеличивать риск!.. А если вчерашней, то уж во всяком случае были полдня у Лео, чтобы исправить любой механизм, не сработавший…

Вину?.. Заслугу?.. Я так и не выяснил ничего в точности.

Нет, не об этом деле он говорил мне — мало ли дел у него было с друзьями!.. А сейчас брал чужую вину на себя.

И мучаюсь: кто же на самом деле поджег лесопилку? И почему настоящий поджигатель, если он был, не шагнул вперед, когда рапортфюрер начал свой смертный отсчет? Почему?.. И что было в душе этого молчальника, когда заговорил Лео, — ужас, радость?..

Переводчик еще лопотал что-то, а Чемберлен, побагровев, перебил его:

— Но если даже русский, почему ты осмелился?

— Вы жжете мою землю, и вам отмстится. Пусть и ваша земля горит, — сказал Лео.

Я сейчас думаю: словами этими он отвечал я на мои недоумения — он ведь о них догадывался наверняка.

— Но ты же знал, что идешь на смерть! — выкрикнул Чемберлен. Он уже не просто багровый был: весь налился кровью.

Лео за спиной чуть взмахнул кистью рук, будто хотел кому-то из нас знак подать, и проговорил:

— Caesarem licet stantem mori[11].

— Что? Что ты сказал? Говори по-немецки, свинья! — бешенствовал рапортфюрер.

— Даже когда я говорил по-немецки, вы все равно не понимали меня и никогда не поймете. У нас нет общего языка, — Лео так и не повысил ни разу голоса, но тем больше в нем было презрения. — Даже с животными его еще можно найти, но не с такими, как вы. Потому что…

— Замолчи! — прокричал Чемберлен, выхватывая из кобуры пистолет.

— Вы хуже животных: нетопыри, которым…

вернуться

11

Цезарю надлежит умирать стоя (лат.).