Андрей сделал шаг, и ослик отступил. Так — несколько раз.
— Его, наверно, гроза сюда загнала. Он заблудился, Андрей! Село внизу, вверху ничего нет.
Андрей, продираясь сквозь кусты, исцарапав руки, стороной выбрался на тропу выше ослика и позвал:
— Ну, иди ко мне, иди, не бойся, дурашка.
И тот, верно, покачиваясь на неокрепших ногах, подошел к нему, уткнулся темным носом в протянутую руку. Андрей погладил его, шерстка была мягкая, как трава. И Наташе ослик разрешил погладить себя и больше уже не отходил от них. Сколько они ни прогоняли его вниз, к селу, ни уговаривали, ни прикрикивали, ослик все равно возвращался, тыкался носом в ноги Андрея, Наташи, а потом почему-то избрал ее и больше уже вообще не отходил ни на шаг, глядя вверх ласковыми своими, большущими глазами, прижимая уши, Андрею даже завидно стало.
— Что ж это ты, брат: я тебя первый приручил, а ты предаешь?
— Какой-то библейский ослик, — сказала Наташа. — Давай его усыновим?
Глаза у нее сейчас были, ну точь-в-точь как у ослика. Андрей вспомнил, как когда-то сравнивал ее с другим осликом, упрямый работягой, и подумал: «Верно сравнивал. Но еще в ней есть и такое вот доброе, доверчивое существо, и многое, многое есть: и мать Христа на иконе, и гордая собой жена дяди Нико, и верная погибшему мужу княжна — все!»
Он порывисто подошел к ней, обнял и поцеловал. Потом, притихшие, минуту, а может быть, вечность, они стояли обнявшись и почему-то стыдясь смотреть друг на друга.
Тучи разогнало, небо было звонкое, чистое. Лучи солнца — каждый отдельно от другого, ровно и ярко блестящие полосы, нити воздуха — косо падали из-за горы в долину. Там лежали коричнево-розовые и девственно-зеленые, умытые дождем, и бархатисто-черные поля, сады. Видно было, как движутся, непрерывно движутся вниз к благодарной земле эти призрачные, радужные полосы света. Андрей подумал восторженно: «Если бы был бог и он мог бы сойти на землю, то пришел бы он вот по таким лучам, на такую землю», — взглянул на Наташу: видит ли она все это, и по глазам понял: видит. Вдруг, мгновенной вспышкой, родилось в нем чувство, такое же радужное, и нереальное, и вместе с тем осязаемо весомое, явственно зримое, как эти лучи солнца, чувство радостного понимания того, что все предыдущие дни и день сегодняшний, и эти секунды нерасторжимой близости останутся навсегда с ними. Ничего не уйдет из памяти, и, что бы там ни было дальше, они всегда будут счастливы, как могут быть счастливы двое, которые стали не двумя, а одним человеком.
Он прошептал:
— На жизнь и на смерть, на го́ре и радость — вместе. Навсегда, на все, да?
Наташа коротко и благодарно сжала его руку в своей: да.
Они пошли вниз, в село, к людям. Ослик отставал и догонял их, покачиваясь на тоненьких ножках, тычась с ходу теплым носом под колени Наташи. Андрей теперь не завидовал, ему было приятно, что ослик полюбил ее больше.