Вспомнил другие ключи, которых теперь уже нет. Тут нет загадок. Земля смыкает уста, еще вчера цедившие влагу, чувствуя, что эта вода уже не нужна пастуху, косарю, пахарю, просто путнику. В Задонье их все меньше и меньше.
Но еще остались у земли работники. Вот он, передо мной. Рослый, большерукий, в замасленном картузе и такой же спецовке. Четыре года отвоевал, а все остальное время на земле работал. Ему семьдесят лет. Чего ему надо? Богатства великого? Он точно знает, что его не будет. Сейчас вот мотыгою арбузы пропалывает. Завтра - горячая пора уборки. Он и помрет когда-нибудь здесь, ткнувшись головой в пашню или жнивье. И не надо гадать, почему этот семидесятилетний ветеран, пенсионер не сидит в райцентре на скамеечке, в карты не играет, водочку не пьет, не ходит по начальственным кабинетам, выбивая себе "ветеранские льготы".
И если бы государство поступало по-доброму, с далеким заглядом, с мудрым экономическим расчетом, обеспечив кредитом для покупки техники ту же семью Пономаревых, то они бы и 1000 гектаров потянули. Конечно, кредит не под 213 процентов и не на два-три года, а на пятьдесят, на сто лет. Под залог ли земли, по-иному ли. Придумывать тут не надо, существует мировой опыт, в том числе и наш, российский, например времен Столыпина.
Но у нас, сверху и снизу, какая-то надежда на чудо. Вот американский миллиардер в Калач-на-Дону приехал. Как много нынче надежд на американских миллиардеров! Есть ли время о Пономаревых думать, помочь им? Да и запросы у Пономаревых не масштабные. Разуверившись в помощи значительной, просят они три сотки земли возле Осиновского полевого стана. Здесь их техника, здесь их жилье. Два года лежит разобранный склад-ангар. Негде его поставить. Но земля принадлежит коллективному хозяйству. "Дашь им клочок - они потом все оттяпают, - боится правление. - Отказать!" Склад поставить негде, а значит, некуда зерно ссыпать. Кто поможет? Государственные мужи заняты великим: референдумы, выборы, новые партии, блоки, кремлевские свары и ко всему еще и война. До пахарей ли...
- В фермерство в первые годы пошли многие лучшие люди села, можно сказать, элита, - поделился как-то со мной своими выводами опытный сельский руководитель, прошедший школу председателя колхоза. - Пошли агрономы, инженеры, экономисты, которым надоели плохая работа, вранье, показуха. Они поверили государству, которое их обмануло.
Не только инженеры и агрономы, добавлю я, но и часть лучших механизаторов - таких, как Пономарев. И свои двести ли, триста ли гектаров земли они бы всегда обработали, с доброй помощью в начале пути.
Во времена прежние, когда в крестьянской России делились семьи, отец сыну не только клочок земли давал, но и тягло, инвентарь, семена. Чтобы не по миру сынок пошел, а сразу в работу. Нынче - иное. На словах высокая власть ратовала за фермерство: "Наше будущее! Наш завтрашний день!" А что кроме слов? Лишь обман за обманом.
Они ведь не только хотят, они умеют на земле работать. Пономарев, Дубовов, Каледин. Они не чета тем "фермерам" - лодырям и пьяницам, которые землю брали, чтобы... бурьян разводить гуще, чем в совхозе. Вот они, их поля, по колено в осоте. Хлебных же полей, повторю, лишь четыре: Пономаревых, Каледина, Карасевича да совсем малое - Дубовова. Четыре клочка, словно четыре родника в жаркой пустыне.
Нет, не приезду американского миллиардера надо радоваться, а тому, что живет и работает возле Белого ключа русский пахарь Тимофей Константинович Пономарев с сыновьями и внуками. Дай ему Бог здоровья и долгих лет. Без него пересохнет тот невеликий ручеек, который течет год от года.
* * *
Было время, когда здесь, возле хутора Большой Набатов, на донских берегах, в летнюю пору - не протолкнуться: машина - возле машины, палатка - возле палатки. Отдохнуть, покупаться в Дону, рыбки отведать, арбузов и прочих овощей да фруктов съезжались москвичи и ленинградцы, волгоградцы и ростовчане, украинские шахтеры и тюменские нефтяники. Нынче же - тишина и безлюдье. Лишь наша машина ночевала на донском берегу.
Тихое утро. Поднимаюсь на высокий прибрежный курган. С него далеко видать. Для подмоги - бинокль. Предо мною в ложбине, в устье речки с милым названием Голубая, лежит хутор. Вокруг него - курчавая зелень займищного леса, зеленые поляны, луга.
Хутор дремлет в утренней тишине. В огородах кое-где копошатся люди. Старый Вьючнов поливает из шланга картошку. Огород у него просторный. А годы немалые - за восемьдесят. Вижу, как по пустынной улице идет от дома бригадир, направляясь к машинному двору. Хотя "машинный двор" понятие для этого хутора условное. На выгоне грудится техника, ломаная и гожая. Там же - цистерна для топлива. Пустая. Может, лишь на донышке - неприкосновенный запас, "для крайнего случая". Там же крохотная, полуразваленная мастерская - кузня, как их раньше называли.
Время - месяц июль, позднее погожее утро. Хлеба поспели: бронзовеет пшеница, серебрится ячмень. С горы все поля видны: набатовские, евлампиевские. Тишина и покой. Зелень, желтизна поспевших хлебов, синева тихого Дона.
На хлебных полях, у колхозной скотины, возле кузни - никого. Бригадир, один-одинешенек, сидит, ждет.
Вчера мы с ним долго разговаривали. Он - здешний, хуторской. Считай, всю жизнь прожил в Большом Набатове. Тракторист, комбайнер, теперь - бригадир.
- Как жить... Как работать... - вздыхал он. - У нас один комбайн. Начал сегодня молотить, комбайн сломался. Чиним. А чем ремонтировать? За два года ни одной запчасти не получили. А теперь и вовсе: за долги электричество в машинно-тракторной мастерской, на центральной усадьбе, отключили. Пора уборки.
Во время нашего разговора вдали поднялся столб дорожной пыли. Это гусеничный трактор катил, с культиватором.
- С поля? - спросил я. - Солнце вон где. Пять часов времени, еще работать и работать.
- Наработались, - ответил мне бригадир. - Вон и другой работник пылит. В четвертом часу выехали.
- Рано, - сказал я. - По холодку.
- В четвертом часу дня, - уточнил бригадир, - еле выгнал их. Уже наработались. А сколько наработали? Спросите их. Сейчас подкатят "орлы".
Подкатили и вправду "орлы" - молодые ребята.
- Чего приехали? - спросил их бригадир.
- Шестой час. Конец рабочего дня.
- Да он у вас и не начинался, рабочий день.
- Мы ремонтировались.
- Ну так и работали бы. Чего ездили зря?
- Конец рабочего дня. Надо, сам поезжай... А мы...
Пошли речи известные.
За два дня двумя тракторами "орлы" прокультивировали 37 гектаров паров. Норма же на смену одной машиной - 40 гектаров.
- Как работать, как жить... - сокрушался бригадир. - Ведь мы же от результатов работы и получать будем. А что получать? Завтра не пущу их на поле. Пусть стоят. Тракторы будут целей и горючее, чем такая работа.
Это было вчера. Нынче - воскресный день. Пора уборки. В полях - ни души.
В этом коллективном хозяйстве с января по день нынешний, июльский, работникам платили один раз по 30 тысяч рублей, к празднику. И - все. В прошлом, 1994 году осенью расплачивались овцами да коровами. Денег не было. Одни долги.
В начале года договорились платить каждой бригаде по результатам сделанного. Собрал урожай - получи 10 процентов от него. Вырастил скот получи 10 процентов от привеса и от полученных телят.