Мелкие, неродовитые людишки, нагло ворвавшиеся в его старинный добропорядочный боярский дом, всколыхнули в душе Шуйского приступ горделивого непреклонства. Затопав ногами, он в бешенстве закричал:
— Грязная чернь! Затравлю собаками!
Никому не ведомый человек, некто Михайла Аксенов, мужик бычьей силы, завернул за спину руки Шуйскому, а князь Туренин приказал{33}:
— Сполни покаянную молитву.
Шуйский, с налитым кровью лицом, дергался, хрипел:
— Ублюдки! Я не даю согласья. Вас проклянет патриарх!
— Отцарствовал… Будя, моли Бога, что оставляем в живых. — Ляпунов держал Шуйского за руки.
Туренин, заметно горячась, торопливо наговаривал за несчастного обрядовые молитвы, произносил за него обещание.
— Везите его в свой монастырь, — кивнул монахам Захар. — А ты бери людей — сажай под стражу его братьев, — приказал он Аксенову.
Царица Мария ни жива ни мертва сидела в своей светлице и, когда туда ворвались заговорщики, с криком кинулась к дверям.
— Государь мой милый, великий царь, что эти негодяи с тобой сделали?! Не смейте! Он ваш законный царь! Вы не можете нас разлучить!
Крик этот вырвался у нее из глубины души. Молодая женщина истинно страдала не потому, что лишалась венца царицы, но потому, что она пред Богом была повенчана и отдала Шуйскому весь жар своего сердца. Убитую горем царицу повезли лить слезы в Ивановский монастырь. В убогую келью, где стояли узкая кровать да крохотный столик, вошла игуменья, много перевидевшая на своем веку. Она явилась, чтобы утешить несчастную царицу.
— Молись Господу, проси прощения за грехи, бо все делается по грехам нашим. Думай о душе. Знатность да богатство истечет, но вечна душа пред Богом.
Старая игуменья совершала обряд над ней, Мария, закатив глаза, с ужасом слушала голос, чувствовала, как душа ее падает в какой-то вечный, бесплотный покой…
С царем наконец-то было покончено, — так пала под силою злого умысла ложная добродетель человека, от которого отступился Господь. Истинно пшеничное зерно, дающее много плода, но тленно ложное. «Все пути человека чисты в его глазах, но Господь взвешивает души… Идущий прямым путем боится Господа; но чьи пути кривы, тот небрежет о нем».
Патриарх, как ни домогались, пострижения, учиненного против воли Шуйского, не признал: он говорил, что иноком стал тот, кто за него связал себя обетами монашества, Гермоген в храмах молился за царя Василия.
Часть третья
Семибоярщина
I
Двадцатого июля 1610 года из Москвы в города пошла окружная грамота, именем всех сословий Московского государства в ней извещали о перемене правления и о том, в каком бедственном, безвыходном положении очутилось государство: «Польский король стоит под Смоленском, гетман Жолкевский в Можайске, а вор в Коломенском, литовские люди, по ссылке с Жолкевским, хотят государством Московским завладеть, православную веру разорить, а свою, латинскую, ввести… Кровь христианская междоусобная льется многое время».
Князь Федор Иванович Мстиславский, узнав о пострижении Шуйского, немедля послал своего лазутчика к гетману Жолкевскому, бывшему уже в семи верстах от Москвы на Хорошевских лугах, — просил его опередить самозванца, идти сей же час, не мешкая в столицу. Князь не принял совета Гермогена избрать царя из бояр: ни Василий Голицын, ни тем более юный Михаил Романов{34}, сын Филаретов, не находили поддержки у князя Федора Мстиславского. Сам же он не давал согласия принять венца, боялся междоусобицы и зависти между боярскими родами. «Кто тут из наших годен учинить порядок? — думал, тяжело вздыхая, князь. — Видит Бог, хочу Русской земле добра. Но вывести ее из тьмы, видно, волен не наш доморощенный…» Душа князя Федора Ивановича Мстиславского, отпрыска Гедиминовичей, тянулась к костельному звону и к островерхим замкам литвинов, где все было размеренно, успокоенно и расчетливо. Шла долгая тяжба за то, чтобы королевич Владислав принял православную веру, и смягчить упрямство патриарха не удавалось.
Самозванец из Коломны наконец двинулся на Москву, но рать Ивана Салтыкова, находившаяся под началом Жолкевского, отбила его приступ. Царишка и Марина уползли в Угрешскую обитель — за старые монастырские стены, под охрану перекинувшихся на сторону вора казаков Ивана Заруцкого. Самозванец был взбешен: власть из рук вырывал подлый Сигизмунд со своим щенком!