— То-то и оно-то, — кряхтел Федор Шереметев, — как бы оне не снюхалися!
— Промеж ними нет согласия, гетман не пойдет на сговор с вором, — заявил Мстиславский.
— Ты в том уверен, князь? А вот мне вестимо: хитрый гетман уговаривает нас, а за нашею спиною сношается с самозванцем, — бросил с раздражением Лыков. — Мы не должны верить ни едину слову поляка.
— Нам более всего надо бояться сабель Заруцкого, — сказал Андрей Трубецкой. — Не дай Бог атаман кинется на Москву!
— Спасение России — лишь в унии, — гнул под поляков Мстиславский.
Семибоярщина, разъеденная честолюбием, склонилась к подлому шагу: 17 августа 1610 года князья Мстиславский, Данило Мезецкий, Василий Голицын и двое думных дьяков прибыли на Девичье поле на переговоры с гетманом. Россия объявляла, что готова признать Владислава царевичем.
А спустя несколько дней близ местечка Болдино были раскинуты два шатра, с раннего утра туда стали сгонять народ — целовать крест Владиславу. Набралось около десяти тысяч человек. По толпе шел ропот:
— Государство отдают в лапы католикам!
— По деревням ходют ихние ксендзы — силою перекрещивают в ересь.
— Радные паны, бают, сидят уже в Кремле.
— Надо подаваться в Запорожье — искать защиты у казаков.
— Их сабля продажная — нашел защитников!
К полудню дело покончили, в шатер к гетману были вызваны прибывшие с опозданием Михайло Салтыков и князь Василий Мосальский.
— Поезжайте сейчас в Москву, — приказал гетман, — чтобы заключенный договор завтра же патриарх благословил.
Салтыков низко поклонился и вместе с Мосальским вышел из шатра.
К концу дня их замученные кони въехали в городские ворота. Садилось солнце. Не радовала глаз Салтыкова нынешняя Москва… Подъезжая к Китай-городу, сознался Мосальскому:
— У меня чего-то на душе неспокойно…
Мосальский утер смугловатое лицо и, понизив голос, спросил:
— А ты, Михайло Глебыч, думаешь, что король хочет посадить на трон сына? Сигизмунд норовит сесть сам.
Салтыков ответил не сразу; перекрестясь на выглянувший Иван Великий, невнятно бросил:
— Мы, князь, повязались с Польшею… Хода назад, видит Бог, нету.
Посланцев гетмана, Салтыкова со товарищи, Гермоген встретил у дверей Успенского собора. Устрашающе глядел великий старец! Жег глазами послов гетмана. Взлохмаченные брови укрывали сурово-немигающие глаза; казалось, они проникали в душу. Не верил Гермоген ни единому слову Сигизмунда и ни одному радному пану и презирал всею душою изменников.
Присяга королевичу Владиславу не окончилась одним днем, в Москве большой кремлевский колокол созывал народ в собор, в разные города были разосланы дворяне и дети боярские для приведения к присяге городов с их землями.
Договорная запись, учиненная в стане гетмана Жолкевского, гласила:
«А будучи Государю Королевичу Владиславу Жигимонтовичу на Российском Государстве, церкви Божия на Москве и по всем городам и по селам в Московском Государстве и во всем Российском Царствии чтити и украшати во всем по прежнему обычаю, и от разоренья ото всякого оберегати, и святым Божиим иконам и Пречистая Богородицы и всем святым и чудотворным мощам поклонятися и почитати, и святительскому и священническому (чину) и всем православным Христианам быть в православной Христианской вере Греческого закона по-прежнему, и Римские веры и иных разных вер костелов и всяких иных вер молебных храмов в Московском Государстве не ставити…»
Москва вздыбилась новым известием: от Сигизмунда из-под Смоленска приехал нарочный, продажный пес Федька Андронов.
В привезенном им письме король объявлял, что Московское государство отдано не сыну, а ему самому.
Келарь Троицкого монастыря Палицын, услыхав столь зловещее, поспешно направился к дому Филарета Романова. Федор Никитич про этакое уже прослышал, три дня назад он говорил народу на Красной площади: «Не верьте Сигизмунду: он хочет насадить католиков, закабалить Русь!»
— Сидишь, отче, а что деется — знаешь? — Авраамий, как ни был сдержан и осторожен, весь кипел от негодования.
Филарет сообщил ему:
— Нас хотят отправить послами к королю. Силою гонят из Москвы.
— Кто едет?
— Василий Голицын во главе. Такого великого посольства еще не водилось: едет больше тысячи человек!
— А ты, Федор Никитич, не дознался, зачем гетман гонит из Москвы Голицына да тебя? Расчищает дорогу Сигизмунду! Отсылают самых родовитых.