Мстиславский гневно взглянул на него.
— А ты, князь Федор Иваныч, промысли не только о своей выгоде, а о России. Мы Владислава-королевича позвали в государи, а где он? Ответь, пан Гонсевский: где королевич? Его нету в Москве, вы его не пускаете. Не от его имени к нам идут листы, а от имени короля. Худородных людей равняют с нами, большими людьми.
Гонсевский запомнил эти слова и с этого часа возненавидел Голицына.
— Ты, Голицын, не позорь нас перед великим королем! — наливаясь кровью, крикнул Басманов.
— Теперь не время нам впадать в ругань, — примиряюще перебил его Воротынский.
— Надо добиться от патриарха благословения на присягу народа королю Сигизмунду, — изрек Мстиславский. — Пускай идут к нему Салтыков с Андроновым.
Те воротились ни с чем. Гермоген, не дослушав их, выставил вон.
На другой день к Гермогену отправились Мстиславский с Салтыковым.
Патриарх трапезничал: ел квас с черным хлебом.
— Владыко! По велению больших бояр и с твоего согласия надобно послать к королю Сигизмунду известие, что Москва готова присягнуть ему, — сказал Мстиславский, боясь смотреть в сверкающие глаза патриарха, — пока королевич Владислав зело юн.
Гермоген заявил им:
— Сигизмунду не быть на московском троне! — и растворил двери. — Уйдите вон, королевские верники! Продались! — загремел он. — Теперь уж Жигимонт бросил игру с королевичем и требует престола себе! Вы с чем, христопродавцы, явились ко мне? — Гермоген был страшен в эту минуту. — Хотите, чтобы Православная церковь подпала под папскую латынь? Захотели в цари басурмана — врага России?
Салтыков потянул из ножен саблю, выкрикнул угрожающе:
— Я сейчас отрублю тебе голову, старый дурак!
Гермоген, спокойный, несгибаемый, стоял перед ними, глаза его горели, как уголья.
— Будьте вы, изменники, прокляты! Я созову торговых и иных людей, гостей по сотням к себе в соборную церковь. Пущай они скажут свое слово.
На следующее утро в Успенский собор повалил валом созванный патриархом народ.
Гермоген говорил гневно:
— Христиане! Люди православные, гости и посадские! Бояре постыдно, по наущению диавола и их крестного отца, врага России гетмана Жолкевского, теперь уже требуют отдать трон и государство не под Владислава, а под короля Сигизмунда, а посулы его вам всем известны: он хочет окатоличить Русь, истребить нашу веру и государство. Быть тому или не быть? Вы должны здесь пред святым алтарем, пред образом Пречистой Пресветлой Богородицы ответить: целовать ли королю крест?
— Не быть тому! — закричали. — Не быть Москве под ляхами!
— Мы унию бояр-изменников не признаем! — заявил купец в лисьей дохе от имени торговых людей. — Мы Россию под пяту королю не отдадим — то наше, владыко, крепкое слово, и на том мы целуем крест.
Салтыков, багровый, осатанелый, пропихнулся к патриарху.
— Ты ответишь за бунт пред великим королем!
Но Гермоген был не из тех, кто мог испугаться. Он выговорил с несгибаемым непреклонством:
— Изыди, бес, беспутный изменник!
VIII
В Гурьяновом кабаке, крепко запертом на две завалки, при занавешенных окошках — горело лишь две жировых плошки — сидели торговые люди, сотенные, приставы и дети боярские. Купец из Замоскворечья басовито прогудел:
— А куды нам, сиротам, детца? Либо идти под ляшского короля, либо бить челом Димитрию, будь он неладен!
— «Бить челом Димитрию»! Чего ты городишь? Нам доподлинно известно, какой он «царь» — бродяга и жид!
— Кто бы он ни был, истинный Димитрий или же самозванец, но, кромя него, у нас нету знамени.
В кабак с черного хода влез, проведенный Улитой, человек в косматой звериной дохе. Когда же он сбросил мех, то пред сидевшими предстал князь Дмитрий Пожарский. Он опирался на суковатую ореховую палку. Сюда привели князя верные люди, он знал, что здесь решалось.
— Вы, стало быть, собираетесь посылать к вору гонца? — спросил он, глядя на купца в енотовой шубе.
Купец узнал Пожарского.
— А куды, князь Дмитрий Михалыч, спрашиваю, детца?
— Надо браться за оружие, спасать Россию.
— Вестимо… — нетвердо заметил какой-то купчишка, — да тутки бают про знамя. На Москве говорено, что царем у нас теперь Владислав.
— Ни под польского короля с сыном, ни под тушинского вора государство мы клонить не можем! — проговорил Пожарский. — Стыдитесь и бойтесь, чтоб не легло на всех нас Господне проклятие. Вчера в соборе вы слышали, что рек владыка.