…В середине дня, когда Прокопий сел обедать, к нему привели сильно перетрусившего торговца Гангуса.
— Ты какой порох, проклятый, сбыл нам? — грозно спросил Ляпунов, отодвигая котелок с похлебкой.
Начальник наряда высыпал из ящика на стол слипшиеся комки пороха пополам с глиной.
— Вона его товар! Да энтому шакалу надо повыдергивать ноги.
Гангус, заметно побелев, однако сохранил присутствие духа.
— Чтоб мне не увидеть больше ни родной матери, ни жены и детей своих… — Он запнулся, увидев здоровенный кулак пушкаря. — Я дам вовсе даром десять пудов пороха, хорошего пороха, прямо с Воловьего подземелья. Дам совсем даром, а про этот плохой порох ничего, ни на столько, ни на полстолько, клянусь, не знаю: то чьи-то шутки, чтоб лопнули мои глаза.
— Они и так у тебя лопнут! — Начальник наряда шарахнул Гангуса по ногам плетью. Тот по-бабьи завыл.
Прокопий показал рукой на сук осины, росшей напротив дома, где была ставка Ляпунова.
— Определите сего молодца на тот сук.
Гангус затрепетал, как лист, он выхватил из кармана тугой спасительный кошель, пробормотав:
— И еще два раза по столько дам. Ради Девы Марии пощадите! — Он сунулся на колени, целуя сапоги Прокопия.
Начальник наряда, ухватив его за волосы, поднял на ноги:
— Подохнуть по-христиански, подлюга, не можешь!
— Жить, жить, только оставьте жить! — завыл Гангус.
Его выволокли во двор. Трое дюжих мужиков всунули Гангуса в накинутую на сук петлю. Один из них говорил потом, что видел у него на голове рога.
…К Левкиной братии, расположившейся на пустыре около костра, подсел и Купырь с отпетыми. Глаз Елизара засверкал, когда он увидал своего дружка.
— Дорог много, а наши-то, вишь, сходятся, — сказал Купырь, хлопнув Мятого по спине. — Опять свиделись!
— Ну, что ваш царишка? Что об нем слыхать? — поинтересовался Левка.
— Татары срубили ему голову, — ответил Елизар, развязывая походную суму и вынимая оттуда мясо и яйца. — Начальник-то, Ляпунов, надежен?
— Кто ево знает… Слышно, с гонором.
— Прокопий ляхов из Кремля не вышибет, — сказал Ипат, хрумкая сухарем.
— Силов не хватит, — подтвердил Левка.
— Видать, пришла пора послужить Русской земле, — кивнул Елизар. — На казаков надежа — палка об двух концах. Хотя и без казаков — труба. Оне, сволочное ляшество, за кремлевскими стенами. Высади-ка их оттеда! Да тут ишо верников, холуев польских, как поганок посля дождя. Нагляделись мы на них в Тушине. Боярин Мстиславский им прямит, а об Салтыкове и говорить нечего: его и Андронова удавить и того мало!
— А патриарха они, видать, уморили, — вздохнул Зяблик.
К костру подошел сотенный, весь в старых сабельных шрамах, кривоногий и толстый.
— Ну, что, ворье, послужим матери-России? — подмигнул он Купырю, угадав в нем бесстрашного человека.
— Мы — люди вольные, но можем и послужить, — ответил Елизар, зайдясь в утробном кашле.
— Так айда до моей сотни!
— Можна, — кивнул своим Купырь. — А со жратвой как?
— С голодухи, чай, не помрете.
— Без жратвы, господин сотенный, с тощим брюхом не послужишь.