Выбрать главу

Шуйские с выражением униженной покорности сдернули с голов шапки и поясно поклонились королю. Василий Иванович подумал: «Господи, позор-то, что я делаю?!»

Жолкевский с улыбкой удовлетворения от сего зрелища начал свою речь:

— Земное счастье изменчиво, как сон. Великий король, претерпевая невзгоды, показал мужество и добыл нам по праву принадлежащую вотчину — Смоленск. Но он взял не одну эту крепость, но и саму Москву Божиим соизволением и умным промыслом, не ходивши к ней. Отныне и вовеки Москва — под надежной польской короной!

Все взоры были устремлены на сверженного монарха с живейшим любопытством и наслаждением: мысль о превратностях пока не мешала восторгу.

— Государь, — прибавил гетман Жолкевский, — я вам вручаю Шуйских не как пленников: пусть они послужат примером поверженной гордыни, и я прошу оказать им милость и быть снисходительным к ним.

Но едва он это произнес, как послышался ропот среди радных панов. Лицо Мнишека исказила мстительная гримаса, в глазах его застыла звериная злоба: он видел пред собой врага и желал его истребления.

— По вине Шуйского погибли многие польские люди! — выговорил он непримиримо. — Много ясновельможных панов и рыцарей полегло на Русской земле, а также там страждет моя дочь.

— Мы должны ему отомстить! Он наш враг! — послышались голоса.

— Будем милостивыми, господа ясновельможные паны, — сказал король.

Прямо из дворца Шуйских повезли в замок Гостынский, находившийся близ Варшавы, посадив их там под неусыпную охрану. Неволя и тоска свели царя через год в могилу.

Сигизмунду и гетманам казалось, что они и Речь Посполитая находились на высоте счастливой военной судьбы, принимая победу под Смоленском как великую страницу покорения восточного исполина, в силу мелочного тщеславия не поняв, что не сломили, не превозмогли могущественного духом противника. Они радовались призраку военного счастья.

Эпилог

I

Князь Дмитрий Михайлович Пожарский около двух недель находился в своем имении под Суздалем, в тишине он набирался сил после тяжелых ран, полученных в московских битвах. Ранение в голову было столь тяжким, что архимандрит Дионисий уже подумывал соборовать князя, да старый монах отсоветовал:

— Выживет. К князю пристала черная хворь, должно, с дурного глазу.

Сказать по правде, сам князь не надеялся, что поправится, однако Бог не попустил, недаром же монах изрек: «Тебе, княже, Господом вверено спасение земли».

Левка Мятый ни на шаг не отходил от князя, спал под его дверью. Желтый, худой, одежда болталась, как на палке. В конце второй недели Дмитрий Михайлович почувствовал желание жить.

Известие, полученное Пожарским еще в Троице о разгроме ополчения Ляпунова, угнетающе подействовало на него. Они вместе начали многотрудный поход по освобождению земли, и вождь земства, его боевой товарищ, так подло убитый, три дня лежал под палящим солнцем посреди площади, брошенный на растерзание собакам.

На шатающихся от запала конях Фирька, Василий и Купырь въехали в Нижний Новгород, грея возле тела под рубахой троицкую грамоту. В промозглой, осенней мгле звонили к вечерне. Накрапывал холодный дождь. Голодные, изможденные люди куда-то брели тенями по слякотным распутням. Изрядно проплутав, они наконец-то отыскали крытый крепкий двор старосты Кузьмы Минина{39}. Кривобокая старуха, ворча: «Носит лихоманка», отперла дверь.

— Грамота из Троицы к тебе, — сказал Фирька, вошедши в просторную избу, где в красном углу, под образами, сидел невысокий, бородатый, в расстегнутой рубахе мужик, — то был староста Кузьма Минин-Сухорук.

Кузьма взял плошку с огарком и стал неслышно читать, шевеля губами, при этом одобрительно кивая головою и покрякивая.

— Недаром мне вчера явился во сне святой Сергий, — проговорил он, кончив читать. — Славно писание! Агриппина, дай молодцам еды и постели им. Ну, что в Троице? В Москве?

— Беда: отовсюду прет покалеченный люд. А Москву, сам видал, выжгли. — Фирька налегал на похлебку. — Теперь ляхи заперлись в Кремле.

— Польский король взял Смоленск, — добавил Василий.

— Что ополчение?

— Разброд. Заруцкий со своими казаками занимается мародерством, грабит. Трубецкой снюхался с новым самозванцем из Пскова, — пояснил Фирька.