— Не чинись, князь. Кузьма больше всех радеет за Русь. Мы не можем стоять в одном таборе с казаками: они начнут враждовать с нашими людьми.
Земское ополчение стало станом, обогнув часть Белогородской стены от Петровских ворот до Алексеевской башни на Москве-реке. Главное ядро его было у Арбатских ворот, там стояли Пожарский и Минин.
За ночь Арбатские ворота и ближние подступы ощерились рвом, рогатками, шанцами и турами. От стариков до малых — все вышли подсоблять ополченцам. И князь и Кузьма всю ночь, наравне со всеми, не выпускали из рук кирок и лопат, и то и дело слышался голос князя:
— Наляжем, братушки, Русь нам за то поклонится!
Старый священник ходил меж работающих:
— Господь подсобляет вам, сынки мои. Не быть на Русской земле врагам гроба Господня!
Через день после прибытия Пожарского ратные люди увидели на западе идущее войско. За ним ехало несколько сот возов с набранными припасами. Гетману Ходкевичу нужно было провезти их в Кремль и Китай-город осажденным там полякам, предводительствуемым полковником Струсем. За этим продовольствием он и отходил от Москвы.
Ходкевич стал табором у Донского монастыря и намеревался переходить Москву-реку у Девичьего поля. Трубецкой же с главной силой стоял у Крымского двора, в тылу переправы. Он послал к Пожарскому за подкреплением.
Начальников ополчения, объезжавших полки, остановил нарочный от Трубецкого. Оставив обоз возле церкви Ильи Обыденного, Пожарский предусмотрительно переправил главные силы сюда, в Замоскворечье, заслоняя подступы к центру.
— Атаман просит переправить на тот бок пять конных сотен.
Пожарский взглянул на Минина.
— Надо послать, — кивнул Кузьма.
Пожарский подозвал князя Лопату:
— Бери пять лучших сотен — переправляйся сейчас же на тот бок к Трубецкому.
Едва сотни поднялись на тот берег, часть войска Ходкевича кинулась в лодки и на мост и в виду обоих ополчений перешла реку.
— Кузьма, держись тут с пехотою, а я стану с конницей на правом фланге, — приказал Пожарский, тронув коня.
В это время из Кремля выскочили осажденные к Чертольским воротам: Ходкевич хотел через эти ворота провезти запасы. Гурьян бил из пищали со сноровкою опытного стрельца, и как только падал под его свинцом шляхтич, он приговаривал:
— Знай, собака, как ходить в Россию!
По левую руку стоял Купырь: когда гусары лезли уже к самому носу, он брался за пику. Зяблик, без лат и без кольчуги, работал то мечом, то саблей. Над полем были слышны жуткие крики и стоны покалеченных. Конные сотни нижегородцев, зажатые в узкой горловине, лишенные маневра, метались и гибли, Пожарский с осатанелостью колол врагов тяжелым палашом, вороной конь его скакал как бешеный. Кузьма полосовал саблей, с левой руки его сочилась кровь, он с трудом пробился к Пожарскому.
— Что будем делать, Дмитрий Михалыч?
— Спешить кавалерию! — крикнул Пожарский. — Фирька! Гони на левый фланг: пущай пехота отходит к Чертольским воротам.
Фирька метнулся через разбитые быки и обломы, сотни пятились, несли тяжелый урон. Левка стрелял из подобранного лука. Купырь, раненный в голову, держался из последних сил, густо, внастил лежали убитые, пахло порохом и кровью.
— Сходи к Чертольским воротам. Приказ воеводы! — прокричал Фирька сотенному.
…Трубецкой, находясь в Замоскворечье у Крымского двора, удерживал свою рать. Его бередило себялюбивое чувство. Одному из старшин он сказал:
— Пускай Пожарский испробует свою силу. Мои казаки покуда еще не зажигали трубок.
Казаки же его не хотели помогать земским людям и, посмеиваясь, во все глотки кричали на тот берег:
— Богаты пришли из Ярославля! Небось сами отстоитесь от гетмана!
Князь Дмитрий Лопата, черный от грязи, подъехал к Трубецкому:
— Князь, вели переходить на тот бок, не то нижегородцев сомнут!
Трубецкой и сам видел большую опасность, нависшую над Пожарским, но его раззуживало ревнивое чувство: «Он не пришел в мой табор, и не мне, выше его по родству, кланяться».
— Нам туды лезть пока не с руки.
Четверо казачьих атаманов, стоявших за его спиной, тяжко зароптали:
— Там наши братове! Так негоже, князь.
Переправившиеся конные сотни и часть казаков Трубецкого без его рачения[65] ударили с такой яростью, что едва не взяли в плен самого Ходкевича, шляхетская пехота и гусары кинулись назад, к Поклонной горе.