— Одолеем! Послать кого-нибудь к Ивашке: пускай уговорит его отстать от вора, а не захочет — потравим ядом. Человек надежный уж есть… Немец Фидлер. Надысь предложил свои услуги.
— Мне эта затея, государь, не шибко по нутру, — возразил Михайло.
— Чего-то, племянник, имеешь против немца? Ты его знаешь?
— Я его видел раз. Что он за человек — не ведаю, но лучше бы этого Фидлера не посылать.
— Он мне дал клятву перед святым распятием.
— Фидлер не обманет, — поддакнул Дмитрий.
— Раз он сам лезет с услугою — тут дело нечисто, — продолжал стоять на своем Скопин.
Но Шуйский упрямо повторил:
— Фидлер — человек надежный!
XII
Пороховой дым медленно развеивался. Справа, на спуске к речке, слышались редкие выстрелы. Тупо бухали мортиры, и ржали кони. Болотников на гнедом сильном коне, подаренном ему Молчановым, ехал шагом по проселочной дороге. Пятитысячный отряд конницы князя Юрия Трубецкого был разбит наголову: остатки войска, не попавшие в плен, кинулись бежать. Но перед этой сшибкой с князем Воротынским болотниковцы получили перетряску от Михайлы Нагого. «И Болотников приходил в Кромы, и он Болотникова побил». В деревне стоял глухой говор — не менее тысячи пленных понуро теснились на лугу, ожидая своей участи. Болотников с телохранителем Елизаром Купырем подъехал к пленным, оглядывая воинство недобрыми, колючими глазами. Жесткое, в обрамлении темной бороды лицо его было будто вырублено из железа. Он был в латах и шлеме.
— Стоите смирные, бунтовщики и кровопивцы! — выговорил он в угрюмой тишине. — За каво, злодеи, кровь свою дурную лить? За рябого Шубника, захватившего самовольно державу? Хотя держава и не у нево — царишка гол как сокол. Держава у истинного царя Димитрия. Я видал ее своими глазами. Что лупаешь, собака, бельмами? — прицепился он к рослому, бесстрашно глядевшему на него стрельцу. — В воду ево! И энтого, и того, мурлатого, и энтого — всех, паскуд, в воду, топи свору!
К нему подъехал сотник на сером в яблоках, под малиновым чепраком[15] коне.
— Господин атаман, скольких приказываешь топить?
Болотников, крутнув коня, протрусил назад, остановившись на середине колонны пленных.
— Энту половину — до единого! — выкрикнул пронзительно.
Послышался ропот:
— Чем мы виноватые?
— Шубник пусть за вас помолится. Нашли, сволочи, сабе царя! Топи их, а энтих — под плети! Ободрать до костей и отпустить к Шубнику — пущай подивится на свое воинство.
Пленных, человек четыреста, как скотину погнали плетьми к реке — топить. Ляхи, которых уже немало пристало к Болотникову, били их по головам ножнами от сабель, выкрикивали злобные ругательства.
— Сто чертей, печенка, пшел быстро!
— Дурной москаль, ты еще узнаешь о великой Польше!
Подмостовник-вор, отличавшийся особой жестокостью, бил по ногам пленных короткой палкой. Поляк, похожий на страуса, с крохотной головкой и длинным носом, под хохот своих дергал их за волосы. Другой с метиной поперек длинного лошадиного лица с потягом хлестал их по спинам плеткой.
Через час все было кончено. Жгло солнце, вдали, над крыльями леса, дрожала, текла синяя марь. Болотников, зачерпывая черными широкими ладонями речную воду, с жадностью напился; сев на коня, поднялся на невысокий берег. С луговины, где секли и били палками оставшихся в живых, неслись крики истязаемых.
— Не жалейте их шкур! — приказал Болотников, проезжая мимо шагом.
Особенно усердствовали поляки и литвины. Детина — литвин с ледяной усмешкой на тонких губах — с изуверской виртуозностью сек, драл кожу до костей тонким железным кнутом, после всякого удара приговаривая ругательства.
Купырь поравнялся с Болотниковым, с возмущением сказал;
— Ишь шакалы, стараются!
Болотников едва разомкнул губы:
— Не суйся!
К нему подвели пойманного помещика, старого обедневшего барина, хлебавшего такие же щи, как и его мужики, к тому же лекаря, пользовавшего всех окрестных крестьян, не беря за это у них ни копейки. Отпетые люди, ограбив его имение, изнасиловав жену и двух дочек, напялили его поношенные кафтаны. Один из них, весь гнилой, с красным шишкастым носом и с выбитыми передними зубами, гундосил:
— Ишь, брыкается барин!
Другой, вор из-под Пропойска, в новых барских сапогах, с торбою награбленного, толстогубый и мордастый, попросил:
— Дозволь, атаман, енту суку повесить за ноги?