— О владыко! Прости нас, заблудших овец, принявших на государство Московское вора Отрепьева…
— Слышу, слышу ваш глас, и душа моя, чада мои, развергается — но на то была воля Божия! — отозвался Иов.
Василий Анохин, с трудом влезший в церковь, с ужасом видел восторг толпы, простившей великий грех и бывшему патриарху Иову, и царю Шуйскому, так и не сказавшим правды о гибели царевича Димитрия.
Царь Василий поддался всеобщему ликованию и в горячем порыве вместе со всеми опустился на колени.
— Прости нас, Господи, чад своих неразумных! — шептал он, забыв обо всем.
Архидиакон Успенского собора громоподобным, зычным голосом протрубил:
— Во всем виноваты, святой отец! Прости нас по щедрости свого сердца, дай благословение, да примем в душах своих радость великую!
Опять склонились к ногам Иова, — тот только отирал мокрое от слез бронзовое сморщенное лицо, бормотал в умилении:
— Даю вам, чады милые, благословение.
После окончания торжественного молебна Василий Анохин в смятенных чувствах вышел на кремлевский двор, не зная, то ли очистился вместе со всеми, то ли взял на душу новый грех, умилившись ложным счастьем чествования старца.
Ночью на Соборной площади стояли сторожа.
— …Макар, а Макар?! — сказал один из сторожей Архангельского собора, закутавшись с головы до пят в бараний тулуп.
— Чего тебе? — ответил его товарищ весьма широкий в плечах, одетый поплоше и оттого порядочно озябший.
В просветах колоколен сыпал снег, и на площади, как и во всем Кремле, было глухо и стыло.
— Ай не чуешь, чо деетца в Успенском? Послухай-ка!
Макар высвободил уши из-под надвинутой облезлой кучмы[30].
Теперь он явственно услыхал высокие, надрывные голоса и какой-то русалочий хохот, но все покрывало долгое рыдание…
— С нами крестная сила! — осенил себя знамением Макар, от изумления выкатив глаза.
В это время собор озарился будто светом молнии, и до них долетел голос, как бы читавший заупокойную молитву.
— Спаси и помилуй! — выговорил сторож в бараньем тулупе, крестя грудь. — Али позвать архидиакона?
— Не след. То дело Божие… — ответил Макар не сразу.
— Стало быть, знамение?
— Не иначе как к большой крови.
…Иов порастратил остаток сил на то рвение, какое он проявил на общей молитве в Успенском, так что, когда его под руки впихнули в ту же соболиную каптану и она покатила обратно, старец был едва жив. И, к изумлению монаха-слуги, он все просил еды посмачнее, Слуга так и сидел с раскрытой кожаной торбой, вынимая оттуда пироги с луком, с рыбой, жаренные в сметане потроха, холодную уху стерляжью. Но меркли, меркли маленькие глаза Иова, тряслась паралично голова, медное лицо будто присыпали пеплом, и на середине пути до Старицы бывший духовный пастырь стал умолять монаха отогнать от него злых духов:
— Бери посох… палку. Вон, богопротивные! Бей их, жги!..
Слуга, порядком намаявшись, взмолился:
— Соснул бы, твое священство!
— Что, аспиды, не обошлися без меня? — На тонких губах старца играла ухмылка. — Был бы я на патриаршем престоле — не плакали б вы ныне. Тады аспида Ивашку Господь бы не попустил.
Иов задремал, но версты через две, когда гуще понесла и завыла метель, он вскинулся с ужасом в глазах, стал дергаться, отмахиваться, бредить.
Показались тыны и маковки церквей Старицы. Когда запотелые кони въехали в монастырские дубовые ворота, Иов стал обирать себя руками и, всхлипнув, тихо покинул мир…
XXIV
Десять бояр самовольно, без почтительных поклонов вошли в государевы покои, придвинулись к царю. Шуйский, взмокший от прошибшей испарины, гневно глядел на них. Веселый солнечный луч, скользнувший по лицам бояр, не смягчил разлада, царящего в палате. У Шуйского находился в то время князь Мстиславский. Наступая на полы горностаевой шубы, Шуйский с царским посохом в руках стал перед боярами.
— Чего явилися? Я не звал вас!
Шуйский остановился перед князем Засекиным, тот дерзко, задрав куцую бороду, глядел не мигаючи на царя.
— Я тебе, Василий Иваныч, измены не делал, но ты не обольщайся. Покуда не поздно, сойди с трона.
— А не вы ли, продажные, на него посадили меня? — Голос Шуйского сошел на хрип.
Вперед выступил рязанец Захар Ляпунов, крепкий и круглый, собранный по-походному, при сабле и двух пистолях за поясом в кожаных чехлах.