— Сей человек от спасшегося государя! — торжественно возвестил он.
— Ты кто? — с недоверчивостью спросил Долгорукий.
— Много чего повидал, господа, а теперя, видно, пришла пора послужить государю Димитрию Ивановичу! — горячо проговорил Болотников. — Плох ли я, хорош ли, но без меня государь на трон не сядет!
— Иоаннов ли он сын? — Долгорукий Продолжал крутить ус.
— Истинный царь. Показывал мне скипетр и державу. Как же он, княже, могет быть не истинным Димитрием, ежели его признала Мнишкова женка? То, господа, сын Ивана, у меня нету сомнения, а посему, коли хочете согнать Шуйского, — созывайте полки. Я поведу их на Москву и возьму ее. За мною пойдет народ, и я клянусь, что не пожалею крови!
— Я вам что говорил! — вскричал Шаховской, ударяя в пол ножнами. — А сего человека нам послал, может быть, сам Всевышний. Скоро ли Димитрий явится в Путивле?
— Сказал, что днями будет! Наряд, княже, ты имеешь? — спросил Шаховского как равного Болотников.
Шаховской, сдержав раздражение от такой фамильярности, кивнул:
— Не беспокойся, Иван, пушки будут. Найдем и гроши. Подсобят рязанцы и туляки.
— Ну, коли так — послужим государю Димитрию! Вы уж, княже, простите раба грешного, но вотчинников я не пожалею! — В голосе Болотникова звучали железные нотки, отчего как-то передернулся Михайло Долгорукий. — Не пожалею!
— Всех? — уточнил Долгорукий, пристально взглянув в жесткие, нелюдимые глаза галерного раба, готового мстить всему свету.
Болотников понимал, что, ответь он прямо, как стояло у него на языке, все эти господа от него разом отложатся. И Ивашка сказал, дабы не раздражать их:
— Всех, кто стоит за Шуйского.
Один Долгорукий уловил, что бродяга хитрит, и все-таки промолчал, — сама судьба послала того, кто мог покончить с Шуйским.
— К ним не может быть жалости, — кивнул Шаховской.
— Да простит нам Господь, — сказал Мосальский и постучал в стену.
Вошел начальник канцелярии.
— Собирай на площадь путивлян: я буду держать речь, — приказал воевода.
Через час на площади уже густела порядочная толпа, а люди все прибывали. Шаховской, скрипя новыми сапогами, поднялся на пустую пороховую бочку, которую выкатил из ворот слуга. Кругом колыхались кебеняки[5], казацкие бараньи шапки, чернели гуцульские душегреи, свитки и ризы священников.
— Братке! — сказал повелительно Шаховской. — Вы не избирали Шуйского, и пущай он надевает хоть десять шуб — он не наш царь. Законный царь Димитрий Иоаннович с Божией помощью остался жив, выпрыгнув из окна. С телохранителями пробрался в Польшу, в нашу заступницу. Теперь он у своей тещи, княгини Мнишек. И вот-вот будет здесь. То подтвердит ваш предводитель и вождь, под чье знамя все должны, как один, встать. Вот он зараз перед вами, Иван по кличке Болотников.
Болотников влез на другую бочку, властно и зычно выкрикнул:
— Все, что здеся слыхали от воеводы, — сущая правда. Я только вчера своими глазами видал государя Димитрия.
— Вишь ты, святой воскрес!
— Димитрий жив, невредим, и таперчи мы пойдем под евонным знаменем и будем жечь, бить и топить всякую собаку, кто вякает за Шуйского. Да здравствует государь Димитрий!
Во всех концах площади дружно гаркнули сотни глоток:
— Да здравствует Димитрий!
Однако чей-то отрезвляющий голос предостерег:
— Опять кланяться польскому холую?
В толпу сейчас же кинулись стрельцы, и как ни лез куда погуще сказавший, его сыскали и потащили на воеводин двор.
После того заговорили по Путивлю:
— Живой царь Димитрий, не попустил Господь!
…Болотников делал смотры все увеличивающейся рати, которая больше напоминала шайку отчаянных людей, у которых в душе не было ни Бога ни черта — одно лишь алчное желание пограбить да покутить. Шли беглые и поротые мужички, холопы, злые, яростные. Болотников, поглядывая на них, говорил: