Темной ноябрьской ночью над прахом святого Сергия стояли коленопреклоненные воеводы — Иосаф давал им благословение на ратный подвиг, совал в губы тяжелый золотой крест, свою сухую руку, напутствовал:
— Бог с вами, идите на окаянных!
Задумали дерзкую вылазку в стан Сапеги. В крепости ударили в осадный колокол.
— Святой Сергий с нами, вперед, молодцы! — прокричал Долгорукий, пронзив мечом кинувшегося на него шляхтича.
Ударив с трех сторон, защитники крепости погнали поляков к мельнице, те стадом кинулись вниз, но их кололи и рубили, сшибли в реку Кончуру, затянутую тонким панцирем льда. В кровавом месиве барахтались тела… Тщетно пытался выправить дело неистовый Ян Сапега, из теплой землянки шляхтич выскочил в одном сапоге, крутился на коне около пушек:
— Бей по рясникам, гоните их в низины. Труби сбор!
Но из монастыря на помощь подоспело подкрепление, ударили по польскому наряду, переколов пушкарей.
Гетман Сапега, сорвав голос, уходил из деревни Красной. Все туры оказались в руках вышедших из крепости. Долгорукий подъехал к отбитым пушкам, их взяли восемь. Казак тащил несколько польских знамен.
— Все оружие взять с собой! — приказал воевода. — Всем уходить за стены. Да поживее!
XIX
…Архимандрит старец Иосаф глубокими ночами простаивал на молитве, согбенная тень его висла на стене, колебался от сквозняка огонь свечки.
Около стены сидела, глядя потухшим взором на лампаду, схимница мать Уфимия. Она уже приготовилась к великому своему часу. Рядом с Уфимией копошилась бледненькая, в чем только держался дух, инокиня Ольга, дщерь Годунова Ксения, так много перестрадавшая, что уже не чаяла жизни. Как дивный давний сон вспоминала Ксения ту короткую счастливую пору, когда она, помолвленная с датским принцем, была полна любовью и к нему, и ко всему белу свету… Но счастье ее оказалось короче аршина, все оборвалось со смертью принца. Измученная хворью, лишениями и страхами, глядела она широко распахнутыми глазами в темный потолок кельи, прося у Бога одного — своей смерти. На что ей было надеяться? Чего ждать от жизни? И твердила, как заклинание: «Знать, я прогневала Господа!»
— Надоть заступницу Пречистую вынесть на стену, — сказала одна из старых монахинь, обращая свою речь к Уфимии, пользовавшейся общим уважением.
— Вчера после вечерни отцу архимандриту Иосафу было чудесное видение, — сказала Уфимия. — Когда, намаясь, старец забылся в пресвятом Троицком храме, ему явился чудотворец преподобный Сергий, стояща против чудотворного образа святыя живоначальныя Троица. Святой со скорбными слезами молился. Архимандриту же он глаголил: «Бдите и молитеся, да не впадите в напасть».
— То, видно, добрый знак, — сказала согбенная монахиня.
В двери влез обвешанный оружием ратник, волоча за плечи раненого, оставляя кровавый след. Бедняга громко стонал. Следом двое монахов на дерюге внесли другого: он был без памяти и, должно быть, кончался.
— Станови живо воду в печь! — распорядилась монахиня. — Давай сюды чистую холстинку. Помогите мне их раздеть.
Раненых обмыли, обвязали пропитанными настоями трав холстинками, поместили у печи.
Вошла старая монахиня, она едва держалась на ногах, простуженным голосом поведала, что на стенах отбиваются из последних сил: шляхтичи могут вот-вот ворваться в монастырь.
— Пойти вызнать, чего там деется, — сказала мать Прасковия, поманив рукою старицу Ольгу, которую она всегда обадривала и подсобляла ей, чем могла. Та с трудом поднялась и, качаясь от слабости, вышла наружу. Стрельба стихла, со стен спускали раненых, туда поднимали ядра и мешки с порохом. В поварне, куда зашли монахини, было дымно, трещали в огромной печи дрова, кипели котлы — семеро монахов и две старицы готовили для выноса на стену посудины с едой.
— Что ж, кончили? — спросил кривой монах, заглянувши в поварню.
— Несите, — сказал худой монах. — Налей серебряной Сергиевой воды, — распорядился он, кивнув другому монаху, — обмывайте ею раны. Полегшает.
Старица Ольга во все глаза глядела на монахов и на ратников, и помимо воли текли слезы. Она оплакивала раненых и убитых.
Тот же дух неустанной, горячей работы царил и на хлебне. Голые по пояс монастырские служки вдвигали в печи лопаты с тестом и выдвигали оттуда звенящие ковриги, которые, сбрызнув холодной водою, тут же совали в мешки, завязывали мохры, а молчаливые рослые монахи тащили их на телеги. Возле часовни протоиерей и стрелецкий сотенный, командовавший ратниками, оборонявшими северную стену, бешено ругались: оба, как петухи, подскакивали друг к другу, сотенный хватался за саблю.