— Вы какой едою нас кормите, хитрые длиннорясники?
— Мы едим то ж, что и вы! — кричал протоиерей.
— Знаем! Ваш архимандрит с братией не то трескают!
— Окстися, дурной! Мы с Филиппова заговенья сидим на воде да сухарях!
Мать Прасковья стала меж ними:
— Устыдитесь! Побойтесь Бога!
Все замолчали, глядя на скрипевшую подводу, — то везли снятых со стены убитых. Сотенный что-то проворчал в свои густые усы и пошел.
— Отчего ругань, мать Прасковия? — спросила Ольга, сотрясаясь от мелкой дрожи, и упала на колени.
— Встань, деточка, встань, золотце. Дал Бог день — дает и крепость. Встань, золотце мое, пойдем в алтарь, свечечку Господу поставим. Он, милосердный, услышит твою молитву. — Она помогла девушке подняться.
Та, благодарная за участие к ее горю, приникла к ее руке…
XX
В ночь с 27 на 28 мая 1609 года Сапега бросил на большой приступ все силы до единого солдата. На рассвете с разных концов поляки открыли бешеный огонь по главным башням. Сапега, злой, неистовый, махая копьем, повел на приступ головной полк, с северной стороны наступал Лисовский. У ног его лошади дико визжал, обваренный кипящей смолою, солдат-немец. Другой, пронзенный навылет пикою, отхаркиваясь кровью, пытался вывернуться из-под опрокинутой лестницы. Трое, ошпаренные известью, сослепу метались около стены. Убитые густо лежали вдоль стен. Лисовский слышал ропот солдат. Один раненный в руку и с ободранной щекой пушкарь озлобленно говорил:
— Пусть будет проклят день, когда я поверил гетману!
Лисовский пригрозил, взмахнув:
— Виселицы захотел!
Вдруг вдоль стены понесся на вороном коне как вихрь русский, и наемники со страхом закричали. Это был монастырский слуга Ананий, своими вылазками причинявший много хлопот нападавшим. Он не жалел своей жизни и не думал о смерти, играл с нею, как беспечное дитя. Вчера Ананий поклялся воеводам: «Жив не буду, а гетмана Лисовского достану!» Он упорно охотился за ним со своим луком. Лисовский знал об этом и не раз кричал ему, натуживая глотку: «Собака, я тебя посажу на кол перед стен монастыря!» Ананий, взлезши на стену, орал в ответ, махая громадной рукою: «А этого не хошь!»
Поднявшись на вылазку на своем выносливом и быстроногом гнедом коне, Ананий увидел за деревьями гетмана. Первая стрела Анания пролетела в вершке от головы Лисовского. Гетман, ругаясь сквозь стиснутые зубы, дал плети коню и, обнажив саблю, стал заходить справа, норовя заманить Анания в глубь своего стана. Второй стрелою Ананий повалил-таки гетмана. Лисовский задергался и сполз с седла, из виска, заливай лицо, хлестала кровь. Поляки тем временем ударили по смельчаку — и добрый, быстрый как молния, так долго выручавший Анания конь, хрипя, завалился на бок.
— Браток ты мой! — проговорил Ананий, стоя над умирающим конем. — Шесть ран ты, золотко мое, пересилил, а на седьмой, видно, смертушка твоя! — По серым щекам его покатились слезы.
Ананий бросился к пушечной амбразуре. Оттуда спустили ему веревку, и он ушел от погони. Он заспешил на стену к пушкарям. У пивного двора нажим был столь сильный, что уже четверо наемников орудовали на галерее. Селевин, раздробив одному мушкетом голову, другому разбил в лепешку лицо — кинул его на лезших по лестнице. Третий полетел на пику стрельца. Еще десятка три ляхов сумели взлезть против Пивного двора на стену, — на галерее шла смертная рубка. Кололи и стреляли монашенки. Прасковья била по головам колуном. Старцы мечами секли по рукам ляхов и лезущих с ними казаков-изменников, оберегали лестницы, не давая возможности впрыгнуть на галереи. То тут, то там слышались предсмертные крики и хрипы. Положение защитников становилось угрожающим, казалось, уже не было никакой возможности удерживать стены. Щиты, секиры, лестницы уже качались у самых галерей, рыцари, невзирая на потери, решили любой ценою овладеть крепостью. В эту грозную, опасную минуту, когда горстка голодных и изможденных, отбивающих яростный приступ защитников, казалось, будет смята, на галерее появился Иосаф.
Старец, воздев крест, воззвал:
— С вами дух бессмертного Сергия! Стойте, братие, неумолимо.
И будто горячая, придающая силы искра вспыхнула в душах старых и молодых — и с невиданным ожесточением они вышибли залезших на галереи ляхов.