У Сигизмунда заблестели глаза, сжимались пальцы в кольцах в кулак, — так вожделенна и упоительна была мечта… воротить под свою руку сии земли! Он не мог слушать речей об уходе отсюда.
— Гетман Жолкевский, не должно трусить в этом деле! — выговорил он с угрозой. — Мы нынче покончим с Московией. Я выбью из нее сатанинский дух! Раз и навсегда!
— Или нынче, или никогда! — бросил Сапега.
XXIII
Молодая царица, пышная и сомлевшая, сидела в опочивальне, ожидая государя. Кончалась литургия. Царица нынче в церковь не пошла; когда Шуйский вылез из лебяжьих перин, она еще сладко спала. Василий Иванович вспомнил ночь, довольно улыбнулся, как от хмеля, слегка туманилась голова…
Мамка-постельница, угождая царице, плела разговор:
— Надо государю травки дать, чай, помогает…
Марья вспыхнула:
— Ой ли! Нешто я недовольна государем?
Сорочий глаз старухи общупывал пышную деву, но брюха заметно не было.
— Наследник, царица-матушка, нужон…
— Ах, мамка… у царя вона сколько забот.
Мария перед свадьбой думала: будет сиять вся в злате и яхонтах, когда наденет царицын венец, но Василий приказал богатство из дворца вынести. Ни персидских ковров, ни аглицких кружев, ни золотой парчи. Но Марья, мягкая по складу, не перечила. Лишь мать шептала:
— Разве ж так живут цари?
Василий Иванович от заутрени воротился в хорошем духе, хотя радоваться было нечему. Только что, прямо в церкви, Ромодановский принес известие лазутчика о том, что Сигизмунд в двух переходах от Смоленска — с тридцатитысячным войском… но чело Шуйского разгладилось, заяснело, отскочили заботы, как увидел молодую жену.
После легкой трапезы тихо радовались покою, уединению. Шуйский, обутый в мягкие сафьяновые сапоги, прохаживался, отдыхая, по палате. Подумал как-то сыто, блудливо: «Лови мгновенья, пропади все пропадом! Вот оно, счастье…» Мария сама не ожидала, что может так слюбиться с рябым стариком. Не зельем ли, часом, старуха опоила? Шуйский признался:
— Только с тобой мне радость.
Мир был злобен, коварен… Вчера тесть, Петр Иванович Буйносов, предостерег:
— Гляди, государь, не то Михайло Скопин Мономахову шапку приберет к рукам.
Хотя Шуйский и прикрикнул: «Ты нас, тесть, не стравливай, не то бороду надеру!» — однако холодная неприязнь к удачливому племяннику стала вползать в душу. То же сеяла, приходя во дворец, и братова жена княгиня Екатерина:
— В цари метит твой племянничек.
— Сговорились, вороги! А кто Россию спасает — не Михайло? — багровел Василий Иванович.
— Под себя венец прилаживает — оттого и спасает.
Шуйский уставился на нее:
— А ты, часом, не милому братцу моему Дмитрию трон наглядываешь?
Екатерина, уличенная в тайных помыслах, извернулась:
— Как же я посмею оное на уме, государь, держать?
Царица Мария же говорила ему:
— Это они по злобе наговаривают на Михаилу.
Шуйский протянул — то ли согласился, то ли нет:
— Должно, так…
Тестю же вечером приказал:
— Пошли надежного — пущай следит за Михайлой… Обо всем докладывай…
В последнее время он стал бояться как огня колдунов — каждый день спрашивал дворецкого:
— Смотри во дворце, нет ли чего? У дьявола рогов не видно. Гоняется за мной — мне ведомо.
…Впустили гусляров, песельников, по старинке привели медведя — ублажать царя. Как славно и легко было в тот вечер на сердце у Шуйского! Враждебный мир, ждавший его погибели, ушел, казалось, так далеко, что ему не могло быть возврату. Переглядывался Василий Иванович с женой, ловил радостный ее взгляд, но сказка порушилась, когда вошел, сильно озабоченный, князь Ромодановский.
— Сведения, государь, подтвердились: король на подходе к Смоленску.
Шуйский торопливо поднялся:
— Зови в Крестовую воевод.
XXIV
В смоленском детинце меж тем изготавливались к осаде, поклявшись положить животы, но удержать город. В мае 1609 года три стрелецких полка да свыше тысячи дворян и пушкарей по указу Шуйского вывели из гарнизона — их кинули против второго самозванца, — про то верно говорил королю Гонсевский.
Воевода боярин Михайло Борисович Шеин, получив известие о движении к Смоленску Сигизмунда с тридцатью тысячами коронных войск, предвидел смертельную опасность, нависшую над городом: после вывода полков и наряда детинец, по сути, остался без защиты.