— Худо! — сказал он на совете. — Да быть битыми — ума не надо, а высидеть — зело штука мудрена. Будем подымать посад, ремесленников и мужиков. Иного выхода нету!
Шеин от усталости едва держался в седле, сам ездил по окрестностям, горячим словом поднимал посады и крестьян. На защиту города встали: две с половиной тысячи посадских, полторы тысячи мужиков, пушкарей и стрельцов около пяти сотен да сотни три дворян.
— Маловато… да что ж… встренем лихого короля с гетманами! — У Шеина напряглись скулы. — Пиши, — кивнул писарю, аккуратному человеку с чернильницей на груди, — «Осадную городовую роспись».
За каждой башней и пряслом[50] по всей крепостной стене проставлялись воины с посада, купцы и мастеровые.
— Никифор, отвечаешь головой за Фроловскую. Положи живот, а башню удержи. Дашь клятву на кресте!
Ефимьев Никифор, дворянин из знатных, надевавший по три шубы дорогого меха, с тонким лисьим лицом, кивнул в ответ:
— Уж постоим супротив супостатов.
Шеин вгляделся в глубину его бесцветных, скользких глаз, — сказать по правде, суровый воевода не любил таких скрытых глаз.
— Ответишь головой! — повторил, нахмурясь, воевода. — Ананий, — обратился он к коренастому, крепко сбитому сотнику, — под твое начало — башня Бублейка, а також прясло вплоть до ворот Копытенских. Сколь у тебя людей?
— Людишек небогато, господин воевода, — ответил Ананий Степанов Белянинов, — сорок семь душ.
— А стоят тыщи, — похвалил Шеин, — я их знаю. Иван, — обернулся воевода к невзрачному посадскому начальнику — то был Иван Светила Рыжик, — держи Громовую. Зело важная башня, за нее биться изо всех сил. Ставь на прясло пушкаря Жданко Остафьева, у сего воина пищаль, что женка послушна, бьет без промаху. В подошвенном бою малыми пищалями владеют отменно Ивашко-скорняк да Дружинко-седельник — славные ребята!
…Сидели за полночь в воеводской избе. Тут, несмотря на позднее время, находились, кроме Анания Белянинова, посадского начальника Ивана Рыжика, дворянского головы Истомы Соколова, Остафьев, Михалко-сапожник и еще человек пять простолюдинов из посада. Ждали князя Горчакова, второго воеводу. Князь, рослый, багроволицый, при сабле и заткнутом за серебряный пояс пистоле — любил воинственный вид, — вошел неспешно, оглядел вприщурку мужичков, невесть зачем сюда явившихся.
Шеин держал в руке депешу. Он был хмур, но собран и решителен.
— Мне человек пишет: в стане тушинском грызня, самозванец мечется, боится гетмана Рожинского и казаков. По другим сведениям, Мнишек на сейме обещал наш город и Северский край королю. Этот пес забыл только, что Смоленска ему с рыцарством не видать, аки ушей своих!
Шеин стукнул кулаком по столу.
— Сожгем посад со всей требухой — с торжищем, гостиным двором, постройкой ремесленников, с бойнями и кабаками, — сказал с непреклонностью Шеин, молодое лицо его было сурово. — Даст Бог, осилим хищное рыцарство и тогда отстроим еще краше посад. Рад бы сберечь целым город, но судьба всей России нам дороже. Не поскупимся посадом — сожжем все, чтоб рыцарство с королем не сыскали там осьмуху хлеба и ни едина фунта пороху. Не одна моя это воля, князь, — обернулся Шеин к хмурившемуся Горчакову, — так решил весь посадский люд. Пиши. — Обернулся к писцу: — «Приговоря со смольняны со всякими людьми сжечь все постройки посадские — ради спасения детинца».
— А куды детца людям? — спросил в тишине Ефимьев, когда писец кончил скрипеть пером.
— Рыть немедля землянки меж валами. Иван, ты знаешь, где их рыть. Проверить справность фур и склад с припасами. У пороховых погребов утроить караул.
— У нас, у посадских, Михайло Борисыч, оружия — кот наплакал, — сказал Иван Рыжик, — всего двадцать четыре самопала да пятнадцать бердышей.
— Промыслим у рыцарей. Зело вооружены. Сигизмунд везет две сотни пушек. У нас малым меньше, но мы — за стенами, а он — в голом поле. Надежда на вас, на Воскресенскую сотню, — обернулся воевода к могучего роста десятнику. — Людей у вас порядочно, и место каждому найдется. Тут на вас мы, воеводы, надеемся: не посрамите чести смолян!
— Не посрамим, — ответил пятидесятник Игумнов, маленького роста, курносый, с бородой вразлет, — головы сложим, а не посрамим родную землю!
— Ляжем костьми за древний Смоленск! — воскликнул Никифор Уфимьев. — Не быти королю Сигизмунду в городе!