Выбрать главу

Тимофей Грязной поглядывал на учиненное криво:

— Жигмонт не уйдет от Смоленска, сына в нашу веру не пустит, а Шеин детинец не сдаст.

Мосальский, налив вина, подбодрил:

— Кажись, уберегли Русь!

— Надо звать Михайлу Шеина для переговоров, — заявил Хворостинин.

— Черта с два он выйдет, я этого упрямца знаю, — заметил Лев Плещеев.

— А коли не выйдет, то, как король возьмет город, повесить на Соборной площади! — заявил Салтыков.

Переговоры с воеводой состоялись в тот же день, под вечер. Шеин вышел из крепости с пятью стрельцами, — те были при пистолях и саблях наголо.

— Мы, Михайла Борисыч, видит Бог, печемся об государстве, — заявил, сдерживая раздражение, Салтыков. — Мы тебя извещаем о том, что учинили великий договор с его величеством королем. Сын Сигизмунда Владислав, милостию Божией, станет нашим государем. Ты должен понять, что теперь драться и погибать в крепости никакого смысла нету. Король милостив и по нашему заступничеству простит тебя, а равно и всех твоих воинов. Бей королю челом!

Шеин оглянулся на своих:

— Слыхали, ребята, эти изменники, оказывается, вымолили нам прощение. Вот с какой милостью они сюда явились! Ах вы, сучьи дети!

— Город взят в кольцо. У короля тридцать тысяч войска и еще десять идут на подмогу. Ай у вас, у дураков, вовсе нету ума! — выкрикнул Федор Андронов.

— Мы тебя вместе с Салтыковым вздернем на осине! — посулил Шеин. — Веревок хватит на все ваше продажное посольство. Проклятые изменники! Мы подотрем ж… вашим договором. Уносите, да поскорее, ноги от стены! — Круто повернувшись, воевода скрылся в приоткрытых воротах.

XXX

Теперь «государыня» надеялась на одних донских казаков. Она решилась бежать. Глубокой ночью 11 февраля, когда от мороза трещали углы домов, в гусарской одежде, с девочкой-служанкой и старым слугою Марина вышла на двор. Пан Будзило подвел коня. За изгородью, ожидая ее выезда, сидели верхами три сотни донских казаков.

— Держись, государыня, крепче. Ежели Рожинский нарядит погоню, будем отбиваться, — сказал пан Будзило, тронув коня.

Отказаться от титула царицы — Марина даже не допускала и в мыслях. В письме к войску, которое она оставила, значилось: «Утесненная и гонимая, свидетельствую Богом, что не перестану блюсти своей чести и славы и, быв властительницей народов, уже никогда не соглашусь возвратиться в звание польской дворянки». Изрядно перемерзши, вовсе окоченевшая шляхтянка на рассвете в окружении казаков вместо Калуги въехала в Дмитров в стан Сапеги — сбились с дороги. «Царицу» проводили до избы, где почивал гетман. Растопили печку, Сапега хмуро и мрачно слушал то, что говорила «государыня».

— Что же ты намерена делать? Искать помощи у короля или поедешь в Калугу? — спросил Сапега, налив ей подогретого вина.

— Я — коронованная царица! Не в моем положении просить милости у короля, который сговорился с волком Рожинским, чтобы погубить и Димитрия и меня.

— Послушай, досточтимая пани, неужели ты веришь, что этот бродяга — Димитрий? — спросил с насмешкою Сапега. — Разве он похож на Димитрия?

— Я припомню твои речи! — пригрозила Марина. — Я еду в Калугу, к государю.

— Ну что ж, храни Бог, — кивнул Сапега.

…Иван Заруцкий первый хватился бежавшей «царицы».

— Гони в Калугу! Найди Маринку! — приказал он казаку.

Тот воротился с известием, что Марина в стане Сапеги в Дмитрове, куда тот вернулся после безуспешного стояния под Троицким монастырем.

Утром тушинский табор забурлил. Заруцкий направился к гетману. Около его ставки уже густела толпа, казаки, стоявшие у коновязей, глухо роптали.

— Марина не в Калуге, а у Сапеги. У тебя с ним сговор! — Заруцкий чертом взглянул на гетмана.

Рожинский, не докончив завтрака, стал подвязывать саблю.

— Для меня это новость!

Заруцкий видел, что поляк хитрил. Сказал ему прямо:

— Я тебе не верю, Рожинский. Ты ни за что ни про что положил без малого полторы тысячи моих казаков. И не лупай на меня глазами. С казаками шутки плохи! Ежели мы войдем в раж, то вам живыми из России не выбраться.

Гетман порядком-таки побаивался казаков. Проговорил мягко:

— Успокойся, Иван. У нас один враг — Шуйский. А мы с тобой как братья.

— А король тебе, выходит, не враг? — Заруцкий так и тянулся к сабле, имея желание рубануть по плотной гетмановской шее.