— А этого не хотите? Чтоб духом вашим тут не пахло!
После долгой мороки Дмитрий Михайлович согласился лишь на такое целование[56]: «Будет на Московском государстве по-старому царь Василий, то ему и служить, а будет кто другой, и тому так же служить».
XXXIV
Карл IX был разгневан. По толстому зеленому ковру зашелестели шаги, в парике и белых чулках явился министр иностранных дел.
Известия из России были малоутешительными. Несмотря на то что смертельный враг его — племянник Сигизмунд увяз под стенами Смоленска, дела Шуйского были так плохи, что король Карл со дня на день ждал известия о его падении. Уния Речи Посполитой и России, если ей суждено будет сбыться, подорвет всю его, Карла, европейскую политику, Швеции придется оставаться на задворках Европы.
— Как посмел генерал Делагарди без моего повеления вести переговоры с гетманом Жолкевским?! Он что — сошел с ума или же гнусный изменник, продавший интересы своего короля?!
— Я, ваше величество, разделяю ваше недоумение. Генерала, судя по всему, подвела жадность: царь Василий Шуйский исполнил договорное обещание, заплатил союзному войску жалованье, а Делагарди до сражения под Клушином не раздал его наемникам, очевидно, рассчитывая, что после боя его надо будет платить значительно меньше… Так мне известно.
— Негодяй, как он мог опуститься до такой мелочной алчности! — вскипел король.
— Я получил депешу, ваше величество, что воевода Валуев поддался хитрому обману Жолкевского и признал царем Владислава, и теперь войско гетмана сильно пополнилось.
— А что Сапега?
— Гетман оказывает поддержку самозванцу.
— А на юге что слышно от крымского хана?
— Кантемир-мурза, посланный ханом с десятитысячным войском помочь Шуйскому, оказался хитер и коварен. Царь Василий отправил мурзе богатые подарки, которые должен был вручить князь Пожарский. Однако Кантемир-мурза, взяв подарки, ударил по отряду воеводы Лыкова, сопровождавшего посольство Пожарского, и вместе с Сапегой разбил его.
— Что ждать от татар! Дикие нравы! — кивнул Карл. — Где теперь Делагарди и Горн?
— Мне донесли, что они направляются в Новгород. Или уже там.
Король раздраженно махнул рукой и удалился.
XXXV
Князь Василий Васильевич Голицын сидел за трапезой — грешным делом, любил поесть, — когда явился лазутчик из Рязани. Жена князя знала, что муж, льстя Шуйскому, тайно роет под него, и потому всего боялась. Лазутчик, малый по имени Алексей Пешков, был без промедления допущен к князю.
— Ты, княже, можешь надеяться на рязанцев. Прокопий Ляпунов велел сказать, княже, что не всякий рожден царем… — Лазутчик замолчал, выразительно глядя на богатые кушанья.
Голицын морщил породистое лицо, словно прикусил язык, прижмуренными глазами уставился на малого.
— О чем это ты? — притворно-гневно возвысил голос Василий Васильевич, плеснув рассол в чарку.
— Прокопий, княже, думаю, предан тебе… И он велел мне сказать… Если-де выйдет заваруха и скинете царя… то чтоб ты не прозевал престол. Рязань на твоей стороне.
— Я в ваших темных делах не пособник, — пробормотал Голицын, увертывая глаза, — передай Прокопию… напрасно он… А ты иди, иди в людскую, там тебя покормят.
Прокопий, топая тяжелыми доходными сапогами, быстро прошел через залу, где собрались начальные люди со всех уездов Рязани, к воеводскому столу.
— В смерти великого воеводы Михайлы Скопина повинны царь со своим завистником братом Дмитрием! — проговорил он зычно. — Отныне Рязань откладывается от рябого хитреца. Шуйский нам не царь. Княжество Рязанское, господа дворяне и сотники, более Шуйскому не принадлежит! Мы покуда — сами себе хозяева.
— Ни Шуйскому, ни самозванцу, — заявил один из стрелецких сотников, близкий к Ляпунову, — и во всем государстве нынче нету другого вождя, господа дворяне, окромя нашего Прокопия! То не могут видеть только слепцы.
Ляпунов с деланным возмущением повернулся к сотнику, усмехнувшись, проронил:
— Вот уж понес ересь. Я ни сном ни духом… — И тут Прокопий говорил правду: о царском престоле он не думал, но он любил власть. Как чудна добродетель, но еще дивнее — вершина власти! Многое, очень многое чудилось в полусумраке ночей Прокопию… Гибнущая земля призывала его на сие великое поприще. Отправляя лазутчика к Василию Голицыну, Ляпунов хлопотал не столько о том, чтобы вознести на престол этого изъеденного корыстью и тщеславием высокородного князя, сколько поразведать, какая карта разыгрывалась в Кремле и на кого следовало делать ставку.