– И что же ты, услышал, Руф? – с неподдельным интересом спросил Мерула, на миг забыв о непрестанной боли в плече.
– С первого взгляда, – гнусавил коротышка, – проповедь этого человека была весьма мирной и безвредной. Я, обнаружив, что он ни слова не говорит ни о нас, римлянах, ни о борьбе против великой империи и божественного цезаря, поначалу не очень вслушивался, а потом понял…Понял, что этот человек проповедует очень опасные вещи, Мерула. Он говорил о каком-то небесном царстве, которое величием превосходит нашу могущественную империю, о каком-то небесном царе, власть которого неизмеримо выше власти всех земных царей и даже – власти божественного цезаря. И при этом сам он называл себя сыном этого небесного царя.
Наша власть умеет уважать чужие верования, – с пафосом продолжал рыжий, – мы не препятствуем иудеям поклоняться их непонятному богу, приносить ему жертвы в их храме в Иерусалиме. Божественный Тиберий и его помощники пекутся о спокойствии и процветании каждого народа в империи. Ты и сам это отлично знаешь, Мерула. Но этот человек нарушал их собственные иудейские законы, он посеял раздор среди своих же, он оказывал милость тем, кого сами иудеи презирают и отторгают от себя – с нищими, калеками, нарушителями закона, блудницами – такими, как твоя плясунья. И его слушали толпы народа, в его словах была скрыта непонятная сила, он умел убеждать – без оружия, без бичей, без угроз! А это – согласись, Мерула, – гораздо опаснее, нежели призыв к обычному бунту, с которым могучий Рим превосходно умеет справляться!
А можешь ли ты вообразить, Мерула, что это странное, зловредное учение уже проникло в умы некоторых наших воинов, доблестных легионеров, центурионов, на плечах которых утверждается все величие империи? Не знаю, как тебе объяснить, но я чувствую, что эти бредни, если не принять суровые меры, могут расшатать опоры римского мира. И почтенный Амирам весьма хорошо это понимает. Он уверен, что за всяким, кто подвергнулся влиянию этого человека, надо очень пристально следить. И я с ним согласен, Мерула.
– Следить, – покачал головой Мерула, – следить, но зачем убивать? Она-то была совсем безвредная. Она более месяца прожила рядом со мной, и ни разу, Руф, ни одного словечка не сказала ни о своем прошлом, ни о том человеке.
– Как же ты не понимаешь, Кезон Сестий Мерула! – поморщился Руф от недогадливости собеседника. – О своем прошлом она, конечно, боялась говорить. Боялась, что ты, или кто–нибудь из твоих гостей выдадите ее иудеям, а те, раздраженные, выместят на ней злобу, которую затаили против ее спасителя. Она потому и сбежала из родных мест и оказалась в Кесарии, надеясь, что тут никто ничего о ней не знает. Возможно, через какое-то время эта бродяжка сбежала бы и отсюда, отправилась бы даже в сам Рим, там уж ее точно никто бы не нашел. Там любят таких, как она, – танцовщиц на пирах, податливых к мужской ласке, – тут он криво ухмыльнулся, и Меруле страстно захотелось заехать кулаком по этому мерзкому рту, так, чтобы коротышка подавился своим собственным поганым языком. Тот подметил ненависть, сверкнувшую во взгляде собеседника, и будто невзначай потеребил веревку своей заплечной котомки, однако ухмылочку со своего лица стер.
– Тут еще вот какое дело, Мерула, – произнес Руф серьезно и таинственно, – муж этой самой… Селены до сих пор пытается ее разыскать. Не знаю, для чего это ему нужно – ведь даже найди он ее, им бы не позволили воссоединиться после всего, что случилось. Но он, безрассудный, никак не может успокоиться: под различными предлогами ходит по окрестностям Иерусалима, спрашивает о ней у пастухов, гоняющих стада из одного конца Иудеи в другой. Однако молодой человек, по-видимому, не осознает, что даже у стен бывают глаза и уши – так или иначе, об этих попытках стало известно его богатым и влиятельным родственникам. Вот потому-то Амирами хотел, чтобы девчонки совсем не стало. Мерула, я знаю, что ты меня ненавидишь, и напрасно – ведь я тебе друг. Да, друг, который уберег и тебя, и, конечно, почтеннейшего Кезона Сестия, от неприятностей, может быть, даже – от очень крупных. Пусть эти иудеи сами разбираются со своим невидимым богом, со своими философами, или, как они их называют – пророками, со своими законами, а мы должны заботиться о благоденствии великой империи и о спокойствии божественного цезаря. Ты согласен со мной?
– Да, Руф, – покорно промолвил Мерула. Он чувствовал себя слабым и униженным, как в юные годы, когда Кезон Сестий охаживал его плеткой за малейшее непослушание. Сейчас он мечтал только об одном – оказаться дома у своего маленького фонтана, смыть кровь, надеть чистую одежду и не слышать больше этого гнусавого голоса, не видеть этих сверлящих бесцветных глазок. – Я с тобой согласен. И я тебе благодарен, что ты на многое сейчас раскрыл мне глаза. Процветание Рима – главная забота его граждан. Я счастлив, что могу своими успехами в торговом деле хоть самую малость способствовать этому процветанию.