Тут Накдимон пришел в необычайное волнение, дыхание его стало прерывистым, будто он со всех сил куда-то бежал. Он превозмог себя, перевел дух и продолжал:
– И вот… случилось страшное! Как-то раз вечером жена моя сказала, что пойдет навестить мать. Что ж – дело доброе, я согласился, но ждал ее с нетерпением, и волнение мое отчего-то все росло. Уже совсем свечерело, а Ревекки все не было. Я беспокоился все сильнееи, не в силах долее оставаться в доме, вышел на улицу, стал вглядываться в темноту. Небо вызвездилось, луна лила бледный свет на затихающий город. Помню, я сам себя уговаривал успокоиться, но волновался так, что мнетрудно дышалось, а сердце выпрыгивало из груди. Вдруг слышу топот – бегут соседи и кричат мне: «Накдимон, беда! Беда с женой твоей! Их поймали в саду за Кедроном! Беги скорей туда!». Не чуя под собой ног, я побежал вслед за всеми. Мы выскочили из городских ворот, и перед нами открылась дорога, ведущая в оливковые сады за потоком Кедрон. Луна равнодушно освещала дорогу, и в отдалении я увидел темную группу людей, которые что-то волокли за собой. Я бросился туда, подбежал ближе и… упал… Там, впереди несколько мужчин тащили по дороге мою Ревекку, вцепившись ей в волосы… а она, пытаясь освободиться, хватала своими руками их руки, падала, но…ее встряхивали и волокли дальше… – и Накдимон, уже не сдерживаясь, заплакал.
Прошло немного времени. Мерула не смел ни останавливать, ни утешать плачущего – он понял, что такую боль и отчаяние не утешить никакими словами. Наконец Накдимон совладал с собой, вздохнул и продолжал свой рассказ. Теперь голос его звучал глухо, как у человека, не оправившегося от тяжелой болезни:
– А откуда-то со стороны до меня доносились крики – это несколько человек избивали Миху. Не помня себя, я бросился к Ревекке, желая освободить ее от мучителей, но вдруг кто-то схватил меня за плечо. Я оглянулся. И испугался – это был мой отец, Рэувен, но его лицо было так страшно, что я не сразу узнал его. Его всего перекосило от ненависти, губы были сжаты в нить, глаза сверкали в темноте, как у зверя. «Отправляйся домой, – прошипел он мне. – И не смей даже думать об этой блудодейке! Она будет наказана по закону!».Я, как всегда, послушался отца, да и что я мог сделать в тот момент?
Потом-то я узнал, что мой отец заплатил кое-кому из соседей, чтобы следили за каждым шагом ненавистной ему невестки. Вот так влюбленные и попались в тот злосчастный вечер.
Я же, не смея и словом противоречить отцу, на подгибающихся ногах дотащился до дома, а там ждала меня в тревоге моя мать, Йохананна. Увидев меня совсем разбитым, она сильно опечалилась и стала сердечно меня утешать. Позже пришел отец, и они вместе старались укрепить меня, вселить в меня силы, а главное – ненависть и презрение к прелюбодейке. Но я, неблагодарный, едва их слушал, и мечтал, чтобы они ушли, оставили меня одного. Отец обронил, что Миха удрал, и его не смогли поймать, а Ревекку до утра посадили в яму у городских ворот в Нижнем городе, там она будет дожидаться утра и суда. И я в ответ на сочувственные речи отца и матери молчал и думал лишь о том, как бы мне выскользнуть незаметно из дома и пробраться к яме. Но мне это не удалось – когда они оставили меня, я почувствовал такую слабость, что не мог и двинуться, и попросту заснул тяжелым сном без сновидений.
Разбудил меня отец. «Вставай, сын, – строго промолвил он, – пришло время, пойдем». И мы пошли на площадь в Нижнем городе, где уже собралась довольно большая толпа. Светало, и я разглядел, что лица у всех – хмурые и сосредоточенные. Вскоре привели и Ревекку – я поразился ее виду. Она была такая бледная, испуганная, дрожащая, что жалость, будто змея, заползла ко мне в сердце и стала больно его кусать. По закону перед судьями должен был предстать и Миха. Ему, ввергнувшему чужую жену в такой грех, надлежало быть также наказанным, но этот храбрец, победитель женских сердец, удрал, сумел спасти свою шкуру, и Ревекка одна должна была ответить за все. А мне безумно хотелось схватить за руку свою несчастную, затравленную жену и как можно быстрее убежать с ней куда глаза глядят, прочь из Йерушалаима, прочь от этой мрачной толпы. Но ничего этого я, конечно, не сделал, даже не пошевелился, и надменно отвернулся от нее, когда она взглянула в мою сторону.