Домой он шел так быстро, что Селене приходилось почти бежать за ним. Добравшись до дома, она юркнула в свою спаленку, явно не желая давать своему господину какие-то объяснения. Но не тут-то было – Мерула прошел к ней, рывком распахнул дверь и сурово спросил:
– Ну, говори, чем тебя так напугал этот человек? Что такое он про тебя знает? Признавайся во всем, а то!.. – и Мерула грозно сжал мощный кулак.
– Я… – тихо проговорила она по-гречески – за несколько недель своего пребывания в доме Мерулы смышленая иудеянка неплохо освоила главный язык имперского общения, – я сбежала из Иерусалима. Этот человек – родственник моего мужа. Они все меня ненавидят.
– Мужа? – оторопело спросил Мерула. – Ты что же, замужем?
Дело принимало и в самом деле дурной оборот. Замужней женщине зазорно участвовать в непристойных зрелищах, развлекать танцами посторонних мужчин. Это – занятие для бесстыдниц, гетер, блудниц. Римский закон на этот счет непреложен, а здешние иудейские нравы, очевидно, еще более строги.
– Но он… меня прогнал… дал мне разводную… – дрожащим голосом объясняла Селена.
– Тут что-то не так! Почему он прогнал тебя? Только не лги мне, – медленно и угрожающе произнес Мерула.
– Я – дочь бедной вдовы, а его родители – богатые уважаемые люди. Они хотели, чтобы он женился на достойной девице. На своей ровне. Я их не устраивала, они все делали, чтобы нас разлучить, – торопливо говорила она, путая арамейские и греческие слова, и глядела на Мерулу так жалостно, что у него размягчилось сердце. Сейчас она еще более походила на испуганную беззащитную птичку. Ее история показалась ему вполне правдоподобной и вызвала сочувствие. Он и сам в полной мере на собственной шкуре испытал, что значит – зависеть от богатых и знатных.
– Ладно. Пока оставайся тут, но знай – я буду думать. Если ты чем-то серьезно нарушила ваш закон, если тебя разыскивает твоя семья, я прогоню тебя прочь. И это будет, поверь, самое легкое для тебя наказание. Мне, а тем более моему патрону, не пристало ссориться с иудеями, это всегда приводит к нехорошим, далеко идущим последствиям, – злобно проговорил Мерула и вышел.
Солнце уже сваливалось к горизонту, но жара не ослабевала. Мерула, надеясь в тишине обдумать ситуацию, устало прилег на ложе у фонтанчика во внутреннем дворике. Его не оставляли безрадостные мысли. Как прекрасно начинался этот день, и как неудачно он заканчивается! Жаль будет расстаться с этой девчонкой, от которой он столь многого ожидал! Что же ему делать? В конце концов, Мерула решил не торопить события, пока оставить танцовщицу в своем доме и выжидать. Если окажется, что его патрону угодно ее присутствие, то вольноотпущеннику не о чем беспокоиться. От этого решения у него немного отлегло на душе, и он было задремал, как вдруг рядом с ним появилась чья-то тень. Мерула привстал и увидел низкорослого человечка в пыльной одежде, с котомкой за плечами. У Мерулы неприятно замерло сердце.
Никто в Кесарии не знал настоящего имени человечка, но он был знаком каждому. Рыжие, клочковатые волосы неплотно облегали его череп, и поэтому все звали его просто Руф, Рыжий. Толковали о нем разное. Одни говорили, что он – соглядатай префекта и усердствует в собирании неосторожно оброненных и недальновидных слов; другие утверждали, что он старательно доносит до чутких ушей метрополии сведения о самом префекте, надменном Понтии Пилате, чья чрезмерная суровость толкает иудеев слишком часто беспокоить жалобами самого божественного цезаря. Про содержимое своего заплечного мешка Руф говорил, стараясь придать своему гнусавому голосу жалобные нотки: «Нет у меня никакой защиты, кроме вот этого моего дружка». «Дружком» он называл бич-скорпион со свинцовыми наконечниками, которым владел, по слухам, до того мастерски, что одним ударом мог не только усмирить противника, но и покалечить его. Еще поговаривали, что за подобающую плату рыжий с помощью своего «дружка» склонял к повиновению непокорных рабов, нерадивых слуг, а то и не в меру упрямых должников. Как бы то ни было, этот незаметный человек с серыми глазками, близко сидящими у впалой переносицы, был вхож во все римские дома Кесарии, и никто не осмеливался выгнать его вон.
Сейчас Руф стоял перед обессилевшим от жары Мерулой и тихо улыбался, буравя хозяина дома пронзительными глазками. Мерула поднялся с ложа. Один только вид рыжего коротышки приводил его в бешенство, и больше всего на свете ему хотелось дать непрошенному гостю хорошего пинка под зад. Однако это горячее желание остужала мысль о «дружке», свернувшемся в заплечной котомке Руфа. Стараясь отогнать навязчивую мысль, что человечек приносит несчастье, Мерула вздохнул, ладонью отер пот с лица и любезно, насколько мог, осведомился: