Было уже совсем темно, когда наш отряд собрался на перевале. Явился один из партизан, сказал, что немцев привел к домикам встреченный нами учитель. И тут я подумал, что зря мы дали ему понять путь своего следования.
Потом ко мне подошел подросток. Днем я видел его у партизан. Чувствовалось, что паренек хочет заговорить, но смущается.
— Как твое имя? — спрашиваю.
— Мишка. Михаил Поселенов.
— Дорогу к шоссе знаешь?
— Я тут каждую тропинку знаю. Только идти сейчас нельзя. Вчера тут проходил майор Рубцов и у шоссе был бой. После этого фашистов понаехало видимо-невидимо.
Все деревни битком забиты. Завтра днем осмотрюсь и тогда проведу, — обещал Мишка.
Скверная выдалась ночь, холодная. На горе дул сильный ветер. Мы собирались группами, накрывали головы палатками и так, прыгая на одном месте и толкаясь, старались согреться.
Едва забрезжил рассвет, начали спуск. Вскоре показалось солнце, и сразу потеплело.
Расположив отряд в укрытии и выставив наблюдателей, мы с Кальченко и Мишей взобрались на высокий утес. С него открылась панорама предгорья, разбросанные тут и там деревни, сады, небольшие, рощи и просто кустарники.
Миша объяснял нам:
— Вот, видите дорогу налево? Она ведет на Биюк-Узенбаш. После вашего ухода там жарко было! Фрицы так здорово лупили из артиллерии, много домов погорело. Но этих типов, узенбашевцев, сам бог покарал, из них столько стали предателями! А вот там вправо деревня Богатырь, — показывал мальчик рукой. — Левей под нами Махульдур, за ней Гавро. Во всех полно немцев. А больше всего в Коккозах, но она за горой не видна. Там танков до черта. Вон, вон, видно, как от Фоти-Сала к Коккозам идут машины. Туда и обратно, туда и обратно. Это они охраняют дорогу.
Паренек прав. По всем дорогам большое движение. Где же их пересечь? Долго осматриваем каждый километр. Кажется, лучше других участок возле больницы, между деревнями Гавро и Махульдур.
— Там будет сподручнее, — авторитетно заявил Миша. — Попозже, ночью, когда фрицы утихомирятся, мы и перескочим.
На том порешили. Кальченко набросал в записной книжке порядок движения групп с таким расчетом, чтобы на каждых 15–20 человек пришлось хотя бы по одному коммунисту. Выступили незадолго до полуночи. Впереди шел наш юный проводник, за ним я, Кальченко и батальонный комиссар Костенко. Из деревень доносился шум моторов, заливистый лай собак. Кое-где раздавались выстрелы. Дополнительными ориентирами нам служили курсировавшие по дорогам машины с зажженными фарами.
Миша уверенно вел нас балками, лощинами и вывел к глубокой впадине около больницы. По скоплению огней, шуму моторов стало ясно, что немцы усиленно охраняют и больницу, и мост рядом с ней.
Мимо нас туда и обратно снуют мотоциклы и танки. Они освещают дорогу и подступы к шоссе, изредка посыпают в ночную мглу пулеметные очереди.
По обочине с интервалом примерно в 150 метров ходят дозорные. В руках у них фонари.
Оживление на шоссе, не снизилось и после часу ночи. Невольно подумал: «А что, если так продолжится до утра? Обратно нам не уйти, и впадина станет нашей общей могилой».
Только во втором часу активность гитлеровцев постепенно стала снижаться. Перестали ходить танки и мотоциклы. Все реже и реже вспыхивали фонари пеших дозорных.
Пора! Осторожно приблизились к домику ремонтного мастера, укрылись за кирпичным забором. Теперь вперед выступили Костенко и Миша. Нервы напряжены, сердце готово выскочить из груди. Но вот разведчики подают условный сигнал — «можно». Обогнув домик, наткнулись на речку Фоти-Сала. Всего месяц-полтора назад это был почти пересохший ручеек, а сейчас он превратился в бурную, многоводную преграду. Люди боятся идти в воду. Кальченко тихо передал по цепи:
— Коммунисты — вперед.
Подбежали Костенко, Бобров, еще несколько человек. Мы вместе с ними вошли в речку. Через метр-полтора все оказались по грудь в воде. Холод обжигает тело, течение сбивает с ног. Но мы идем вперед, а сзади напирают остальные.
Вот и берег. За ним крутой подъем на шоссе. Сейчас там тихо, но через секунду все может ожить, и тогда нас начнут беспощадно расстреливать, давить гусеницами танков.
Передние поднялись и перешли на другую сторону-шоссе. Костенко вернулся к реке поторопить отставших. Секунды казались минутами, минуты — часами.
Наконец показался хвост колонны. Мы отошли от шоссе на несколько сот шагов и очутились в глубоком овраге. Я разрешил снять сапоги и, выжать портянки.