Но голос его остался прежним.
— Мне очень жаль, Туанетта.
Джимс почти бессознательно произнес эти слова. Они вернулись из далекого прошлого, словно оживший призрак, память о котором и он, и она давно изгнали из сердца.
— Что ты здесь делаешь? — повелительным тоном спросила Туанетта.
Этот вопрос она могла бы задать и в те давние годы, когда он осмеливался приходить в Тонтер-Манор со своими глупыми подарками. Почему он здесь? Джимс повернулся в ту сторону, откуда пришел, и протянул руку — но не затем, чтобы Туанетта взяла ее в свои; его жест заменял слова. Она все поняла. Слезы? Едва ли. Оба были еще слишком оглушены пережитым потрясением. Неожиданный порыв ветра разметал волосы Туанетты по кружевной накидке из черного шелка. Она повиновалась Джимсу, слегка вскинув подбородок, — горе не укротило гордости, которая горела в ее глазах, сквозила в складке губ. Туанетта знала, что ей предстоит. Как бескрылый ангел, явившийся на землю, чтобы взглянуть на умершего, приближалась она к подготовленному Джимсом месту.
Джимс уже вырыл могилу. Она была неглубокой, и устилавшая ее трава делала ее не такой страшной. Лежа в могиле, Тонтер не выглядел несчастным. Трава прикрывала его голову, и Туанетта не увидела, что отца скальпировали. Она опустилась на колени и стала молиться. Джимс отошел в сторону; он понимал, что преклонить колени рядом с Туанеттой, когда его лицо и тело носят следы ее ненависти, было бы святотатством.
Мельничное колесо не унималось. Оно продолжало завывать и вскрикивать, хотя уже должно было бы многое понять; и вдруг Джимсу пришло в голову, что при жизни Тонтера все обстояло иначе. Должно быть, на крыше мельницы поселился сам дьявол!
Джимс терпеливо ждал, обводя взглядом размытый дымом горизонт. Смерть ушла, но она могла снова вернуться по ею же проторенной скорбной тропе. Джимс подумал об этом, оборачиваясь к склоненной над телом отца Туанетте. Казалось, прошло очень много времени, прежде чем девушка поднялась с колен. Она не плакала. Глаза, как синие звезды, мерцали на ее мраморно-белом лице. В потоке солнечного света волосы излучали неземное сияние. Красота Туанетты ослепила Джимса. И наоборот: устрашающий вид молодого человека испугал Туанетту, и когда Джимс снял с себя куртку, позаимствованную у одного из убитых, и накрыл ею труп Тонтера, у нее вырвался возглас протеста. Но она не проронила ни слова; только мельничное колесо продолжало нарушать тишину своими отравленными злобой стенаниями. Первые комья земли упали на тело барона. Туанетта не мигая смотрела в небо и, когда Джимс закончил свое скорбное занятие, вместе с ним вернулась к мельнице. Она наблюдала, как он идет за луком; поднимая его, Джимс разглядел, что принял за тело Туанетты труп жены Питера-младшего.
Джимс вернулся и во второй раз заговорил с Туанеттой. Его губы, разбитые стволом мушкета, распухли, рубец на лбу потемнел и налился кровью. Тряпка, которой он перевязал раненую руку, покраснела. Глаза болели.
— Я должен увести тебя отсюда, — сказал он. — У нас нет времени, чтобы позаботиться об остальных. Если они вернутся…
— Тебя они не тронут, — возразила она.
Джимс не ответил, а только посмотрел вдаль, за Ришелье, и в сторону Шамплена, где стояла армия Дискау.
— Не тронут ни твоего отца, ни мать и ничего, что принадлежит Булэнам. Напротив: они наградят их за помощь в убийствах и разбое. Разве не так?
И снова Джимс ничего не ответил. Он внимательно прислушивался, не донесется ли издалека какой-нибудь звук.
Голос Туанетты звучал ровно, спокойно; ее не волновали последствия наказания, которому она подвергла Джимса, не трогал вид кровавых рубцов и ссадин, нанесенных ее рукой. Все это ничто в сравнении с тем, что выпало на долю ее близких, и только из-за ее досадной слабости и недостатка сноровки он избежал их участи. По лицу, по глазам Джимса Туанетта видела, что ему становится все хуже; но жалости не было в ее сердце, равно как и желания жить. Она знала, куда он поведет ее. В свой дом — который убийцы обошли стороной. К своей матери — ласковой красивой женщине, которой ее отец так беспредельно верил. К Анри Булэну — предателю, ради жены-англичанки поступившемуся честью. В Заповедной Долине, за холмом, принадлежавшим ее отцу, ее ждали безопасность и милостивый прием у врагов ее страны.
Уста Туанетты нашли способ еще глубже ранить Джимса.
— Отец и мать заждались тебя, — проговорила она. — Ступай к ним, а меня оставь здесь. Уж лучше я дождусь возвращения твоих друзей-индейцев. Я нисколько не жалею, что пыталась убить тебя.
Джимс отошел от Туанетты туда, где лежали Эбер, Жюршо и бесхитростный Родо. На этот раз он взял куртку слабоумного парня — отличную куртку, сшитую матерью несчастного. Мальчик любил птиц и цветы, и к лацкану его куртки был прикреплен увядший цветок герани. Джимс отцепил его и вложил в ладонь убитого.
Затем он подошел к Туанетте и сказал:
— Нам пора идти. — И, немного помолчав, добавил: — Извини, но прежде мне надо сходить к отцу и матери.
Спотыкаясь от слабости, покидал Джимс дымящиеся развалины, и Тонтер-Хилл то поднимался, то опускался перед его глазами. Голова молодого человека раскалывалась от боли, и, следуя за ним, Туанетта могла видеть последствия ударов, которые, не встречая сопротивления, она наносила ему железным дулом мушкета. И все же она шла за Джимсом, шла из клубов дыма на чистый воздух лугов и дальше по протоптанной дорожке, ведшей к старой индейской тропе и дому Катерины Булэн. Туанетта шла, словно ее вели на цепи, тяжесть которой она вскоре перестала ощущать, и, когда Джимс споткнулся и чуть не упал, она слабо вскрикнула. Лес сомкнулся за Джимсом и Туанеттой. Вокруг них еще более радостно, чем утром, природа наслаждалась теплом и золотисто-багряным буйством алгонкинского бабьего лета, которое предшествует лютым морозам, когда лопаются перезревшие плоды каштанов. Мирный покой осеннего дня, напоенного ароматами плодоносной земли, лазурное небо, звенящее приглушенными птичьими голосами, временами рассеивали горечь Туанетты, испытываемую ею к человеку, шагающему впереди, как ни старалась она сохранить ее. В такие минуты дух отца снова был рядом с ней. Эту тропу, бегущую через холм к вырубке в Заповедной Долине, он любил больше других, и на земле, утрамбованной копытами его коня, виднелись такие четкие, свежие следы, будто он проезжал здесь какой-нибудь час назад. Возле Беличьей Скалы барон всегда останавливался полюбоваться величием долины. Здесь же, на месте, вытоптанном его лошадью, остановились и Джимс с Туанеттой.
— Они там, внизу, — сказал Джимс и показал на долину, обращаясь скорее к Вояке, чем к Туанетте. Вытащив из-за пояса томагавк, он понес его в руке.
Они пересекли поляну, где Джимс мальчиком убил индюка — Поля Таша, и миновали выстроенную феями ограду из кустов. Когда Джимс и Туанетта вступили в величавый покой Большого Леса, Вояка, ковылявший между ними, поравнялся с девушкой и ткнулся носом в ее руку. На этот раз она не отдернула ее. Они выбрались на склон, и Джимс забыл, что он не один. Он устремился вниз, как высокий стройный призрак… Туанетта застыла на месте, глядя широко раскрытыми глазами туда, где должен был стоять его дом, и с уст ее наконец сорвались рыдания.
Джимс не услышал их. Он ничего не видел, кроме купы розовых кустов, под которыми лежала его мать. Сперва он пошел к ней, забыв на время о втором убитом, не замечая ни солнца, ни продолжающих дымиться развалин. В его душе вновь затеплилась искра безумной надежды. Но Катерина была мертва. Теперь Джимс смотрел на нее более зоркими глазами, хоть и чувствовал дурноту от ран. Некоторое время он тихо стоял на коленях рядом с матерью. Затем нежно коснулся ее лица рукой и пошел к отцу. Вояка трусил за ним. На поле оставалась лопата Анри; они нашли ее и, взяв с собой, вернулись обратно. Джимс решил выкопать могилу под большим деревом — любимым деревом матери.
Когда он вернулся, его мать была не одна. С ней была Туанетта; она сидела на земле и держала голову англичанки на коленях. Сжимая в руках холодное лицо женщины, которую она тщетно старалась возненавидеть, Туанетта смотрела на Джимса с такой болью, такой мукой и сочувствием, словно ждала, чтобы он в наказание ударил ее.