Весной 1945 года война приближалась к концу. Наша дивизия уже воевала в Восточной Пруссии. Воевал я вроде бы неплохо: гвардеец, кавалер ордена “Отечественной войны,” двух орденов “Славы” и нескольких медалей. Комбат обещал послать меня на курсы подготовки лейтенантов, но был убит, и я так и не стал офицером.
В один из дней наша часть двигалась по шоссе на запад. Вдруг внезапная остановка. Вижу, нам навстречу вдоль дороги медленно движутся два связиста. Им тяжело. Ноги вязнут в грязи. Первый несёт на спине тяжёлую катушку. Когда они подошли поближе, то в походке того, что с катушкой, в наискось застёгнутой шинели, как-то поперек нахлобученной пилотке, мне показалось что-то знакомое. И я, наконец, узнал Зяму, соскочил с машины, подбежал к нему и мы обнялись. По его лицу текли струйки пота. Был тёплый день, да еще тяжелая катушка, которую связисты, видимо, несли по очереди. Жарко.
Зяма расстегнул шинель, и тут... Слева блеснула золотая Звезда Героя, а справа – красные и желтые нашивки ранений. Я был поражен. Зяма тихо произнес: “Вот так получилось,” и как-то виновато, улыбнулся. Расставаясь, я пожелал ему скорейшего возвращения домой, и встречи с мамой. Больше мы никогда не виделись.
Позже я много думал о том, какой же подвиг мог совершить солдат-связист? Может быть, Зяма был именно тем связистом, о котором рассказывали: будучи раненным в руки, чтобы обеспечить связь, он зубами зажал оборванные оголенные концы проводов? И как, вообще такой человек, как Зяма, мог совершить подвиг?
Готовность к подвигу не обязательно определяется обладанием пудовыми кулаками и “бесстрашием” там, где не можешь получить отпор. Могли ли совершить подвиг те трое, которые по дороге на фронт обворовали своего же товарища - солдата. Уверен: нет и тысячу раз нет.
В моем понимании, чтобы совершить подвиг нужно обладать высокими нравственными качествами, нужно очень любить своих близких. Быть готовым пожертвовать своей жизнью ради них. Видимо, таким человеком, готовым отдать свою жизнь, чтобы защитить маму, и был тщедушный и нескладный Зяма.
2006г.
первый бой
– “Последний бой – он трудный самый” – поётся в известной песне. Но это не совсем так. Мне кажется,что самый трудный – первый бой, – взволнованно проговорил седой мужчина с орденскими планками на пиджаке и отдышавшись продолжал.
– Когда перед началом атаки вражеская артиллерия начала обстреливать наш передний край, мне показалось это настоящим адом. И раньше в кино видел разные ужасы, но такого... Это трудно описать словами, и может понять лишь тот, кто пережил всё это сам. Я был страшно напуган. Присел в окопе на корточки, весь сжался, закрыл голову руками и замер.
Артподготовка закончилась. Началась атака врага, и раздалась команда “Огонь!”, а я всё сижу, сжавшись в комок. Тут подбегает ко мне командир взвода, трясёт за плечо и, видя, что я не реагирую, как закричит: “А ну, жидовская морда, на огневую позицию! Открыть огонь!” Наверное, он выбрал нужные слова. Если бы он закричал: “Застрелю к чёртовой матери!” или “Пойдёшь под трибунал,” я бы, скорее всего, не отреагировал. Но тут я встрепенулся и бросился к пулемёту.
После боя командир взвода подошёл ко мне и, устало хлопнув меня по плечу, сказал: “Ну, с боевым крещением! Ты извини меня, парень, но в тот критический момент я должен был заставить тебя очнуться и вступить в бой”. Лейтенант оказался хорошим мужиком. Мы долго потом воевали вместе. Он погиб в 1943 году. Это был единственный случай в моей жизни, когда я был благодарен за оскорбительные слова в мой адрес.
2008 г.
ГРАФ МОНТЕКРИСТО
Строительный батальон перебрасывали на другой участок фронта.
— А ну-ка, Костя, гони к обозам, – приказал комбат своему ординарцу, молодому всё знающему и всё умеющему пареньку.
“Газик” рванулся и, потонув в облаке пыли, запрыгал по ухабам к хвосту колонны. Солдаты шли тяжёлым натуженным шагом. Комбат с любовью смотрел на них – бывших плотников и каменщиков. Война оторвала их от любимого дела, бросила в гущу боёв, и теперь часто своими руками они взрывали то, что строили раньше. Они взрывали сейчас, чтобы потом, после победы, построить ещё больше и ещё лучше.
Батальон двигался, колонна замыкалась конным обозом.
— Подожди меня здесь!
Комбат вылез из “Газика” и зашагал вдоль колонны. Дорога, размытая дождями, иссушенная солнцем, была бичом для обозников. Выбившиеся из сил лошади с трудом тащили свой груз. Картина обоза мало радовала комбата. Вдруг взор его привлекла необычная картина. К одной из телег сзади был прицеплен фаэтон с огромными задними колёсами и складным верхом. На фаэтоне, глядя в небо узко расставленными полозьями, лежали беговые дрожки. Сзади всего этого нагромождения двигалась лошадь. Чёрная, как смоль, она бережно ставила свои ноги в дорожную пыль. На кожаной уздечке поблескивали металлические украшения, а сверху лежала попона, настоящая добротная попона, с бахромой и мохнатыми кистями по углам. В походке лошади и её поведении чувствовалось полное равнодушие ко всем перипетиям войны, к плохой дороге и резким крикам обозников, подбадривающих лошадей.
“Не лошадь, а артист какой-то, – подумал комбат, – и что это вообще за цирк?” Он подозвал первого попавшегося бойца и спросил об этой лошади.
– Это Граф Монтекристо, – усталый обозник улыбнулся.
– Я вам сейчас покажу “графов”! Цирк устроили! Позвать начальника обоза! – распорядился комбат.
К нему подбежал запылённый лейтенант.
– Что за балаган? – зашумел комбат. – Чья это лошадь?
– Ваша, товарищ майор.
– Моя?
– Конечно ваша, товарищ майор. Два дня назад её привёл Костя вместе с этим, — лейтенант указал на фаэтон, – и сказал, что это ваша, пусть пока побудет у нас.
– Ладно, разберёмся, – комбат пошел к машине. “Газик” ждал комбата у обочины.
– А ну, вылезай, сукин сын! – приказал Косте рассерженный майор. – Мародёрствуешь, цирк устроил в батальоне! Командира посмешищем сделать хочешь?
В серых чистых глазах ординарца появилось страдающее выражение. Майору нравилось Костино открытое лицо, курносый нос, его расторопность, умение всё быстро и хорошо делать. Страдающее выражение Костиных глаз, когда его распекали, всегда смягчало майора. То же получилось и в этот раз.
— Рассказывай, как было!
— Два дня назад, – начал Костя, – когда мы стояли в N , прибегают ко мне ребята и говорят, что лошадь пропадает. Её бросил бежавший хозяин. Стоит себе бедняга в конюшне без сена, без воды. Я ей с руки хлеба дал, так она мне, товарищ майор, всю ладонь облизала. А какие у неё глаза умные. Я посмотрел — такие глаза...! Вы видели, товарищ майор, какие у неё глаза? Ну прямо человеческие.
– Ты, я вижу, ещё мальчишка.
– Ну вот, я и подумал: лошадь всё равно пропадёт, тут скоро осень, развезёт. На газике не пройдёшь, а в этом тарантасе вам, товарищ майор, хорошо будет объезжать роты во время работы, ну а зимой на санках. Я уже попробовал, товарищ майор, она и под седлом ходить может. Ну я ... лошадь ведь всё равно пропадала, ну я ... – в глазах Кости загорелись озорные огоньки.
– Ладно, – прервал майор, – мы об этом ещё поговорим, а теперь во вторую роту.
Почувствовав, что судьба Графа Монтекристо решена, Костя на радостях дал сходу третью скорость. Газик занесло на первом же ухабе.
Граф Монтекристо прошел с батальоном всю осень и зиму. Лошадь действительно оказалась полезной. В осеннюю распутицу комбат объезжал своих солдат, работающих в нескольких километрах, в экипаже. Это выглядело несколько смешно, но во многих случаях спасало. К Графу Монтекристо и его экипажу привыкли. Среди многих хороших качеств лошади майора более всего привлекало хладнокровие графа, который совершенно равнодушно относился к стрельбе. Он не шарахался и даже не поворачивал голову в сторону пулемётных очередей. Один минус был у Монтекристо: будучи запряженным и чувствуя под ногами более или менее приличную дорогу, он шёл спокойной трусцой, должно быть, вспоминая времена, когда перевозил пассажиров. Никакая сила не могла заставить его увеличить скорость. Косте, с которым они были в самых лучших отношениях, это удавалось очень редко. В общем же комбат был доволен лошадью. Зимой они ездили с Костей на санках, часто опрокидывались из-за узкого разлёта полозьев. Майор ругался. Костя клялся, что на этот раз обязательно разведёт полозья, а через некоторое время всё повторялось снова.