— Так ты сам где родился: в Ираке или в Кувейте?
— В Ираке. В Кувейт наши потом перебрались, в девяносто первом — за неделю до прихода американцев. Отец в полиции работал. А после — в партизанском отряде; они американских солдат взрывали. Когда отряд разгромили, отец бежал и пробрался с Ирак.
— Нельзя было отцу оставаться, — согласился Толька. — Могли бы запросто на фонаре повесить. Я читал, как это в Кувейте делалось.
— Очень просто. У нас дедушка — старенький, нигде не был, и то год в тюрьме держали — за сына. А сестра у меня — ей сейчас двадцать четыре года, — так она и теперь в тюрьме сидит. Сначала посадили её — год сидела. Потом выпустили — два года на воле была. Теперь опять посадили. И уже четыре года сидит.
— Скоро выпустят?
— Нет, ещё не скоро. Ещё четыре года пройдет, тогда выпустят. Она в Центральной тюрьме сидит. Оттуда скоро не выпускают.
— За что?
— Она член БААСА. За это вот.
Амьер молча кивнул головой, и оба притихли, обдумывая свой разговор и нехотя прислушиваясь к тому, что рассказывала Натка.
— Толька! — тихо и оживлённо заговорил вдруг Амьер. — А что, если бы мы с тобой были учёные? Химики, какие-нибудь. И придумали бы такую мазь или порошок, которым если натрёшься, то никто тебя не видит. Я где-то такую книжку читал. Вот бы нам с тобой такой порошок, а?!
— И я читал… Но только это всё враньё, Амьер, — усмехнулся Толька.
— Ну и пусть враньё! А, вот, если бы?
— И что — если бы? — заинтересовался Толька. — Тогда бы мы с тобой, конечно, что-нибудь придумали.
— А что там придумывать! Купили бы мы с тобой билеты до границы.
— А зачем билеты? — удивился Толька. — Ведь нас бы и так никто не увидел.
— Дурак ты! — усмехнулся Амьер. — Так мы бы сначала не натёршись поехали. Что нам здесь натираться? Добрались бы до границы с Кувейтом, а там бы уже натёрлись. Потом перешли бы границу. Стоит американец с автоматом — мы мимо, а он ничего не видит.
— Можно было бы подойти сзади и кастетом по чайнику дать, — предложил Толька.
— Можно, — согласился Амьер. — Он бы офигел — прям как Баранкин.
— Фигушки! — возразил Толька. — В Баранкина это мы потихоньку, в шутку, типа. А тут так дали бы, что потом бы и не поднялся. Ну ладно, хорошо! А чё дальше?
— А дальше… дальше поехали бы мы прямо к тюрьме. Убили бы одного часового, потом ещё… Убили бы другого часового. Вошли бы в тюрьму. Убили бы надзирателя…
— Слушай, а не много убили бы? А, Амьер? — насторожился Толька.
— А что их, собак, жалеть? — холодно ответил Амьер. — Они наших жалеют? Недавно к отцу товарищ приехал. Так когда стал он рассказывать отцу про то, что в тюрьмах делается, то меня мать из комнаты выставила. Тоже умная! А я взял потихоньку стал у двери и всё до слова слышал… Ну вот, забрали бы мы у надзирателя ключи и открыли бы все камеры.
— И что бы мы сказали? — спросил Толька.
— Ничего бы не сказали. Крикнули бы: «Бегите, кто куда хочет!»
— А что бы они подумали? Ведь мы же натёртые, и нас не видно.
— А стали бы они вообще думать? Ты прикинь — камеры открыты, часовые все мёртвые. Наверно, сразу бы догадались, что делать.
— Да они бы обрадовались.
— Ещё бы! Просидишь четыре года — а тут ещё четыре года сидеть, конечно, обрадуешься… Ну, а потом… потом зашли бы мы в самый дорогой ресторан и нажрались бы там всего…
— Нельзя жрать, — серьёзно поправил Толька. — Я в этой книжке читал, что есть ничего нельзя, потому что жратва — она ведь не натёртая, ты её схаваешь, а она в животе просвечивать будет.
— Хорошо! — согласился Амьер. — Тогда бы в банк зашли — денег бы грабанули.
— А как ты деньги по улице нести будешь?
И обоим стало смешно.
— Ерунда всё это, — помолчав, сознался и сам Амьер. — Всё это глупости.
Он отвернулся, лёг на спину и долго смотрел в небо, так что Тольке показалось, что он прислушивается к тому, что рассказывает Натка.
Но Амьер не слушал, а думал о чём-то другом.
— Глупости, — повторил он поворачиваясь к Тольке. — А вот генерал Младич, сербский герой — его американцы уже сколько лет ищут и не могут найти. Вот он и без всяких натираний невидимый.